Выбрать главу
Он нес в себе то, что было отнято, но не потеряно,палец прикасался к подбородку,свет струился сквозь толстые стекла очковк маленьким, темным, бездонным глазам, захваченным мыслью;он открывал дверь, за которой тесниласьмузыка на виниле и марионетки без ниток,и огурцы до рассвета принимались гоняться за водкой.А когда он ушел, дверь не закрылась;Крылья, которые он подарил нам,продолжают пари́ть,оживленные танцемпестрых звездмерцающих в призмекроткой львиной души.
15 ноября 2009

Алексей Цветков

нью-хемпшир

памяти л.л.

вливался сад в окрестные лесаглаза купая в зелени по локотьвнутри которой птичьи голосаимело смысл увидеть и потрогатьбыл сад высок до вековых светилвино и сыр оправдывали скатертьгде я его с разбега посетили соглядатай влип в видоискательтеперь никак не подойти к столуи даже дрожью кадра не нарушувсе с камерой как врытый столб стоюни внутрь к нему ни от него наружустою себе а он решил уйтирастаять в негативе звездной пыликто жив еще считаю до пятио тех кто есть однажды скажут былисад двух миров на доли не деляуже на спуске пальцам не разжаться
выходит вот куда они ложатсятак вот где принимает их земля

Воспоминания

Соломон Волков

Лев Лосев и Иосиф Бродский (на фотографиях): Комментарий к двум текстам Л. Л

Лев Лосев
ОТПЕЧАТКИ СВЕТА

Любитель, как и все, перебирать старые фотографии, я написал когда-то:

 В чем дело здесь, давайте разберем. Не в том, что бренны серебро и бром, не в выцветшем лице интеллигентном, а в том, что время светит фонарем или рентгеном.

Кьеркегор и Бодлер отказывали фотографии в праве называться искусством, но это не умаляет ее значения. Человеческая речь и письменность тоже не являются искусствами, однако чем бы мы были без них – животными, дикарями. Фотография – это еще один язык, еще одно средство сохранения и распространения культуры, еще одно орудие человеческой памяти. Как это бывает с языками, одни говорят на языке фотографии суконно и косноязычно, другие легко, но невыразительно, немногие – с подлинной свободой и точностью, как Марианна Волкова, автор помещенных в этом альбоме фотографий.

Через видоискатель Марианны Волковой мы наблюдаем труды и дни поэта. Иосиф Бродский на этих страницах – это и знаменитый Бродский, лауреат всего что только возможно, звезда первой величины на небосклоне интеллектуального Нью-Йорка, и Бродский домашний, если не «в туфлях и халате», то в джинсах и кроссовках.

Знаменитых людей часто фотографируют. Со знаменитыми людьми часто фотографируются. В восемьдесят седьмом году в Стокгольме, перед нобелевской церемонией, приятели толпились в гостиничном номере Бродского. Кто-то попросил его выйти на балкон, и он там стоял послушно, и мы, с трудом поворачиваясь во взятых напрокат фраках, подходили к нему по очереди и фотографировались на фоне пролива, королевского дворца и прославившегося поэта. Эта фотография очень напоминает мне ту, где я сфотографирован у Белого дома с Рейганом в натуральную величину. Надо иметь нечто большее, чем современная камера и photo opportunity, чтобы снять не кого-то «черт знает с кем во фраке», а русского поэта, гениального изгоя, «содержимое тюрем», «лазутчика гнилой цивилизации».

«В моем представлении, – писал Сергей Довлатов, – Бродский раздваивался. В житейском смысле это был доступный, нервный, грубоватый человек. В творческом плане он был недосягаем». Марианна Волкова не прибегает к приему двойной экспозиции, но в ее фотографиях просматриваются цитаты из Бродского: «среди кирпичного надсада», «из недорослей местных был призван для вытягиванья жил», «скрестим же с левой, согнутой в локте, правую руку»… Еще чаще – Бродский с этих фотографий рассматривает фотографа, писателя, тебя, включая всех нас в свой «ряд наблюдений». В конце концов он ведь и сам фотограф.