Залатать эти дыры в агентурных сетях было непросто, и удавалось это сделать без серьезных потерь далеко не всегда. И уж во всяком случае, на это требовалось время.
Внимательное изучение доклада Хрущева невольно натолкнуло Короткова на горькую, но вполне логичную догадку. Он хорошо помнил, что все изобличенные в системе внешней разведки «враги народа» (как и руководители ведомства в целом) были осуждены за измену Родине и шпионаж в пользу империалистических держав. Но какую шпионскую информацию мог поставлять своим закордонным хозяевам (скажем, немцам или американцам) сотрудник ИНО или Разведупра? В первую очередь, разумеется, о советских агентах, действующих в этих странах. Однако Короткову было доподлинно известно, что ни один советский разведчик в этих странах, равно как и во всех остальных, не был изобличен и арестован по наводке из Москвы! Те же Леман, Куммеров, Харнак работали в Германии на советскую разведку многие годы и погибли уже во время войны вовсе не по вине расстрелянных в 1937–1938 годах в Москве своих тогдашних руководителей! Это были грустные догадки и озарения…
Между тем начальник ПГУ генерал-майор Александр Панюшкин был возвращен на ответственную работу в ЦК КПСС. Многие на Лубянке полагали, что его преемником станет Коротков, уже побывавший в положении «и. о.» и досконально эти обязанности знающий. Этой уверенности сослуживцев способствовало то обстоятельство, что ни для кого в разведке, да и в КГБ в целом, не были секретом дружеские отношения между Серовым и Коротковым. Внешне они были очень разными: Коротков при своей фамилии за метр восемьдесят, и низкорослый, но физически крепко сбитый, очень подвижный Серов. Правда, по возрасту генерал был на четыре года старше полковника, однако по чекистскому стажу — на десять лет уступал (он пришел в органы госбезопасности лишь в 1939 году из РККА на должность заместителя начальника главного управления милиции). Но факт остается фактом: они дружили. Им довелось вместе работать и во время войны и, особенно тесно, после войны в Германии.
Впрочем, причины, по которым дружеские узы объединяют порой очень разных людей, неисповедимы. Внешне легко прослеживалось некое общее увлечение: и Коротков, и Серов были заядлыми теннисистами и часто, вернее, при каждой возможности играли друг с другом и на кортах в Карсхорсте, и в Москве на «Динамо». Случалось им одновременно жить в одном санаторном домике в Крыму, и Серов, заядлый рыболов, тщетно пытался привить страсть к рыбалке и Короткову, которого в неофициальной обстановке называл по простому «Михалыч». Однако они никогда не были на «ты», и Александр Михайлович никогда не пользовался расположением председателя, чтобы решить какие-то проблемы личного плана. Вот служебные вопросы — совсем иное дело. Тут он не стеснялся. Касался ли вопрос управления «С» или ПГУ в целом (когда он был «и. о.») шел, минуя все промежуточные инстанции, прямиком к Серову и, как правило, добивался нужного решения. Но такое вряд ли можно называть злоупотреблением с его стороны. Просто председатель доверял начальнику управления «С» или «и. о.» ПГУ как высокопрофессиональному и компетентному специалисту.
Потому сотрудники ПГУ испытали некое недоумение, когда узнали, что начальником разведки утвержден вовсе не Коротков, а его полный тезка, Александр Михайлович Сахаровский, достаточно опытный контрразведчик, но зарубежными делами никогда ранее не занимавшийся[171].
Сегодня трудно сказать, пытался ли Серов продвинуть Короткова на должность начальника ПГУ или нет. Председатель КГБ решить эту проблему своим приказом не мог. В его компетенции была лишь рекомендация кандидата или кандидатов. Окончательное решение принимал не он, а высший партийный орган: Президиум ЦК КПСС, возможно, даже в отсутствие Серова. Первое и последнее слово на заседаниях Президиума и Секретариата ЦК принадлежало Хрущеву, ну, а самодурство Никиты Сергеевича, особенно в кадровых вопросах, общеизвестно.
Хрущев вообще недолюбливал органы госбезопасности. (Он даже не подозревал, а точно знал, что в сейфах бывшего НКВД и в Москве, и в Киеве могут всегда сыскаться недоуничтоженные по его распоряжениям кое какие документики.) Это проявилось, в частности, в том, что он, по примеру Сталина, долгое время отказывался присваивать генеральские звания полковникам, по десять и более лет пребывающим на генеральских должностях. Тем не менее, в мае 1954 года, вскоре после своего назначения председателем, Серов добился в ЦК, чтобы десяти ответственным сотрудникам КГБ было присвоено звание генерал-майора «в виде исключения» (в их числе был и Панюшкин). Через два года Серов пробил погоны с зигзагами еще одной группе высших должностных лиц в центральном аппарате КГБ и на местах. Генерал-майором, наконец, (4 января 1956 года) стал и Коротков, носивший, как принято было выражаться в офицерской среде, уже третью полковничью папаху[172]. (На самом деле он никакой папахи обычно не носил, как и военной формы вообще, разве что в особо торжественных или официальных случаях.)
Присвоение генеральского звания было, разумеется, отмечено достойным образом в кругу самых близких друзей и сослуживцев, вот только звездочку по старой офицерской традиции опустить в стопку с водкой не пришлось: генеральская звездочка на погоне с зигзагом не прикалывалась, в вышивалась серебром.
Публикация доклада Хрущева за рубежом, в странах Восточной Европы привела к серьезным, даже трагическим последствиям. Речь идет о начавшихся в Польше и Венгрии волнениях. О том, как развивались события в Польше, автор напоминать читателю не будет — они не имеют прямого отношения к главному герою книги. Иное дело — Венгрия.
Автор хорошо помнит, что писала осенью 1956 года советская пресса: контрреволюционный фашистский мятеж, инициированный спецслужбами стран НАТО, в первую очередь — США. И фотографии: повешенные на балконах и фонарных столбах за ноги, изрезанные ножами обнаженные тела партийных активистов и офицеров венгерских органов безопасности, костры из книг русских классиков и советских писателей. Советский Союз, верных своему интернациональному долгу, вынужден ввести в Будапешт войска для подавления мятежа.
В конце 1996 года автору довелось присутствовать на собрании в обществе «Мемориал», посвященном сорокалетию венгерских событий. Выступавшие говорил, что в Венгрии имел место всего лишь выступления трудящихся, в первую очередь студенческой молодежи, против тоталитарного режима сталиниста Матиаса Ракоши — тогдашнего первого секретаря ЦК Венгерской партии трудящихся, зверски подавленные советскими танками. По стенам зала, где происходило собрание, были развешаны фотографии, запечатлевшие заседания «кружка Петефи», ставшего центром общественно-политических дискуссий, разгон милицией студенческой демонстрации, бронетранспортеры с «советскими оккупантами» на улицах Будапешта…
И ни одной фотографии повешенных коммунистов и офицеров, разбитых мародерами витрин ограбленных магазинов, костров из книг…
И все выступления — сплошные проклятия в адрес «советских оккупантов», изобличения коварства тогдашнего посла СССР в Венгрии Юрия Андропова и его помощника, скромного третьего секретаря посольства Владимира Крючкова (фактически лишь потому, что спустя годы оба они были председателями КГБ СССР).
Увы, к сожалению, обе, взаимоисключающие вроде бы трактовки венгерских событий, в равной степени правдивы и в столь же равной степени лживы. Есть расхожее мнение, что истина лежит между двумя крайними точками зрения. На самом деле, между таковыми лежит проблема…
Первым секретарем ЦК ВПТ был тогда старый революционер Матиас Ракоши. Убежденный марксист, он шестнадцать лет провел в тюрьмах, пока не был обменен советским правительством на старые австро-венгерские знамена, захваченные русской армией еще в Первую мировой войну, и вывезен в СССР. Ракоши был образованный человек — свободно владел пятью иностранными языками. К сожалению, он являлся замшелым догматиком и фанатичным сталинистом, насаждавшим в послевоенной Венгрии все самое худшее, что было в советских порядках, не считаясь ни с традициями, ни с менталитетом своего народа (вплоть до замены системы оценок, издавна принятых в венгерских школах, на советские). Ракоши не в состоянии был не только принять, но даже просто понять материалы ХХ съезда КПСС, относящие к радикальной переоценке деятельности и личности Сталина. В венгерском руководстве началась яростная борьба между Матиасом Ракоши и другим старым коммунистом Имре Надем, которого многие тогда в стране считали демократом и реформатором.
171
А. М. Сахаровскому, впоследствии генерал-полковнику, принадлежит своеобразный рекорд, который вряд ли будет когда-либо побит: он возглавлял внешнюю разведку КГБ пятнадцать лет!
172
Папаха из серого каракуля с защитного цвета верхом выдавалась полковникам раз в пять лет.