Одно окно у нас выходит на пустырь. Мы никогда не задергиваем на нем шторы — домов напротив нет. А тут еще зима. Поздний час. Темень.
После концерта Маша позволяет себе расслабиться. Приятно скинуть все “доспехи”. Тело дышит, усталость проходит.
Мы живем на пятом этаже, а Ким Рыжов над нами, на восьмом. (Потом он переехал.) Кимуха каким-то чудом разглядел внизу на дереве здоровенного мужика. Удобно устроившись на толстой ветке тополя, мужик неотрывно смотрел в нашу квартиру.
— Саня! Вцгляни в окошко! К вам пришли! — ехидно сообщил мне по телефону соавтор.
Маша кидается в другую комнату. Я вглядываюсь в темноту. Двухметровый “медведь”, слегка раскачиваясь, приветствует меня, вежливо приподняв кепочку.
Телефон в нашем отделении милиции не отвечает. Звоню дежурному по городу. В тот вечер дежурил полковник Юрий Надсон. Он был приемным сыном композитора И. Дзержинского, поэтому мы были знакомы.
Обращаюсь к нему, не соблюдая субординации:
— Юра! Против моего окна на дереве сидит какой-то мужик. Он пристально рассматривает Машу.
— Задерни шторы, — отвечает полковник, озабоченный более серьезными происшествиями.
— Я опасаюсь, что этим не кончится! Пришли наряд милиции.
— Саша! Я не могу поставить по наряду милиции возле каждой артистической семьи. Кстати, рассмотри-ка получше своего воздушного визитера. Может быть, это Шура Броневицкий? Ты ведь в курсе, что они развелись с Эдитой. Не исключено, что он ищет себе новую солистку.
— Тебе смешочки, а мне тревожно за семью! Пришли наряд!
— Ладно. Успокой Машу. Черная речка, 61? Высылаю.
Спускаюсь вниз и становлюсь под деревом. Чтобы унять волнение и страх напеваю тихонечко, под нос: “Стою под тополем, грызу травиночку…” Сейчас примчатся мои спасители и я проучу наглеца. Не прошло и минуты, вижу, к моему дому движутся “анютины глазки” — милицейский “козел” с мигалкой. Мысленно благодарю Надсона за оперативность и кричу наверх “медведю”:
— Эй, ты! Дерьмо любопытное! Вали вниз! Сейчас ты у меня схлопочешь!
Любопытное дерьмо стало быстро скользить по стволу. Еще секунда, и он просто раздавил бы меня.
— Товарищи, сюда! Да вот же он! Вот! Товарищи! Задержите его скорее! Видите, он убегает! Куда же вы, товарищи?.
“Анютины глазки”, насмешливо подмигивая мне, удалились в сторону Комендантского аэродрома. Оказалось, что это были не те “анютины глазки”.
Пока я призывно кричал “Товарищи!”, верзила куда-то исчез. Смылся.
Прошло минут десять. На бешеной скорости подлетает к моей парадной наряд милиции. Пять человек во главе с майором!
— Где? Кто? Вы, надо думать, Колкер? А где же нарушитель? — наперебой кричали прибывшие стражи порядка. — Мы по команде самого товарища Надсона!
Я извинился за беспокойство.
— Значит, так! — говорит старший наряда. — Мы будем за углом! В засаде! Если появится, кричите! Или звоните 02! У нас рация. Будем через минуту! Шутка сказать, сам полковник Надсон!
“Козел” отправился в засаду. Я поднялся домой.
Против окна на тополе сидел тот же верзила и, слегка раскачиваясь, приветствовал меня, вежливо приподняв кепочку…
Я задернул штору и лег спать.
Моя вершина
Оглядываюсь назад и понимаю, что с годами песенные рамки стали тесны, что надо было преодолеть тяготение популярности композитора-песенника. Иначе — по наклонной вниз.
Работа над крупной формой для музыкального театра открыла второе дыхание.
Конечно, у меня был опыт работы в театральных спектаклях и в кино.
И все-таки там музыка носила прикладной характер. Она лишь помогала воплощать режиссерский замысел, помогала актерам раскрывать свои сценические роли.
Меня же тянуло к современному мюзиклу и опере, где музыка становится главным действующим лицом, где музыка диктует режиссерское и актерское решение спектакля или кинофильма.
Обычно у художника, артиста, музыканта бывает мечта, вершина, к которой он идет долгие годы, но покоряет ее не всегда.
Моей вершиной стала музыкальная трилогия по пьесам Александра Васильевича Сухово-Кобылина — мюзикл “Свадьба Кречинского”, музыкальная драма “Дело”, опера-фарс “Смерть Тарелкина”.
Этой трилогии я отдал двенадцать лет своей жизни и думаю — не напрасно.
Правда, я отвлекался на другие работы, но трилогия — это главное.
Свою жизнь я помню только по датам премьер. Если исключить премьеры песен, останется театр и кино. Таким образом, вся моя биография укладывается в две-три страницы. Эгу премьерную статистику я переношу в конец книги.