Сартр вовремя увернулся, а затем схватил визжащую и пытающуюся хвататься руками за асфальт Машу за ногу и потянул в сторону.
– Антон, на стрёме! – Отдал команду Лео.
Оставив вместо себя гитару, он побежал и быстро лёг на то место, откуда только что оттащили Машу.
– Это чё за тетрис? – Фыркнул Герман Виссарионович. – Дима, иди, наподдай им.
– Дмитрий! Не трогать никого! – Раздался властный голос.
– Ну это что ещё за бесовщина? – Устало вздохнул отец.
На крыльце появился Владимир Владимирович.
Уставший, потрёпанный, весь мокрый, в помятой рубашке, и, несомненно, пьяный.
Но всё же он стоял здесь, на крыльце.
– Я ж пальцем щёлкну – тебя больше никуда не возьмут, – напомнил Герман Виссарионович.
– Я знаю…, – жалобно, чуть не плача промямлил Владимир Владимирович, – самому страшно…
Затем, видимо, напомнив себе, ради чего он сюда пришёл, преподаватель продолжил уже увереннее:
– Но я сражаюсь за счастливое будущее!
Я не хочу, чтобы всё было так!
– Браво! – Крикнула и захлопала в ладоши Маша, всё ещё лежавшая на асфальте, и которую зачем-то до сих пор держал за ногу Сартр.
Хлопки поддержали и Лео с Серёгой и Антоном.
– Слушайте, а можно как-нибудь зачёт получить? – Напомнил о себе стоявший в стороне Кузьмин, – или экзамен перенесли?
– Я зверь! – Гордо выкрикнул Владимир Владимирович, – а зверь всегда до последнего бьётся за свою стаю!
После этого он…
Завыл.
«Ау-у-у-у!!!», зазвенело в ушах у Маши, и ей пришлось даже заткнуть их ладонями.
(Это явно был перебор, посчитала девушка)
***
Мы с Кэт сидели на полу, прижавшись к стене, рядышком друг с другом.
Наши руки были довольно близко, и мне даже хотелось сжать её ладонь, но я до сих пор не решался.
(Просто не понимал, что между нами)
А горькое чувство полного поражения давило сейчас сильнее, чем когда либо.
Забавно, не находишь, подумал мой мозг – сначала вы с ней были заперты в лифте, а теперь вся ваша лавстори закончится тем, что вы заперты в старой кладовке… пусть даже и волшебной…
Опустив глаза, я вдруг сказал.
Тихо, но сказал:
– Это я тогда закрыл нас в лифте.
– Что? – Не поняла Кэт.
– Когда мы застряли в лифте… мне хотелось тогда отомстить тебе за то, как ты… трахнула(это слово я выдавил с трудом) меня на конференции… вот так мы и оказались заперты в лифте…
Мы оба молчали.
Это молчание давило ещё сильнее, чем всё происходящее.
Затем Кэт вдруг расхохоталась.
Я тоже слегка улыбнулся.
Девушка совершенно неожиданно для меня дотронулась до моей ладони – вынудив меня дёрнуться всем телом – и крепко сжала её своей.
Сердце застучало.
Я не знал, кто мы друг другу, что между нами, но понимал, что не хочу, чтобы всё заканчивалось так.
Что я её люблю.
А даже если всё закончится так… хочу хотя бы насладиться моментом…
Это подобно тому, как взрывается гипернова и ты видишь этот взрыв, что уносит твою собственную жизнь.
– Не хочешь потанцевать? – Предложил я.
Я ли?
Это был словно какой-то другой я, коим управляла эта комната.
(Брюнетка хотела)
Здесь, посреди пыльных шкафов и чемоданов, мы прижимались друг к другу как тогда, на танцполе, под песню Перемотки.
Я сжимал её талию, а она снова скрестила руки за моей шеей.
– Знаешь, эта комната, она будто бы волшебная… не знаю, как объяснить…
– Ты тоже заметил? – Тихо спросила Кэт каким-то очень таинственным голосом.
Очень завораживающе.
Я осторожно кивнул, будто опасаясь спугнуть момент.
Это было одно из тех мгновений жизни, когда ты не чувствуешь разницы между мыслями и словами – они все становятся чем-то единым, и ты по-настоящему искренний…
– Даже с самим собой…, – договорил я мысль.
Как ни странно, Кэт будто всё понимала.
Нам не нужно было говорить вслух, чтобы чувствовать, что на душе друг у друга.
– Если эта комната волшебная, она и желания умеет исполнять? – Задала вопрос девушка.
Я лишь пожал плечами.
– Тогда я хочу, чтобы мы…
Договорить Кэт не успела, и я так никогда и не узнаю, чего же она хотела, потому что в этот момент споткнулся и налетел на стоявший за моей спиной раскрытый чемодан.
Чемодан этот неравномерно лежал на одной из полок, и от малейшего прикосновения слетел и грохнулся наземь. Вещи из него попадали.
– Пять баллов тебе за неуклюжесть, Лёш, – усмехнулась Кэт и хлопнула меня по плечу.
Я мысленно проклял себя за то, что, кажется, только что угробил момент.
Брюнетка же осторожно наклонилась и подняла именно какой-то рисунок.
Почему-то её не заинтересовали ни старинные часы на цепочке, ни деревянная фигурка солдатика, именно рисунок.
Видно было, что он очень старый, и лежал тут… очень-очень давно…
– Интересно, сколько лет этому чемодану? – Усмехнулся я, но был прерван Кэт.
– Тихо, – мгновенно оборвала она.
Уставилась на рисунок.
Да что в нём такого важного, что она…
Я прижался поближе к Кэт, и увидел, что на рисунке изображён Гоголь.
– Как думаешь, сколько он мог тут пролежать?
– Учитывая, что сторож и сам тут ничего не трогает…, – протянул я, – хоть сотню лет.
Гоголь был изображён так отчётливо.
Даже лучше, чем в оригинале.
Перевернув рисунок, Кэт увидела надпись, на которую ей пришлось дунуть, чтобы стряхнуть пыль.
Это была надпись на дореволюционном, так что мы не сразу поняли, в чём дело.
«Благодарю за честь изобразить Вас, Николай Васильевич.
Всегда любимый мною в веках.
С вечной любовью, Анна.
Уповаю на встречу»
И автограф.
Автограф Гоголя.
У меня голова шла кругом, я ничего не понимал.
В это время Кэт подошла к маленькому окошку в каморке, и через него прищурилась на солнце.
– Слушай, я не врубаюсь, – признался я.
– Одна девушка безумно любила Гоголя, и любовь её сохранила этот дар до наших дней, – тихо прошептала Кэт, – но они так и не были вместе… он – мастер без своей Маргариты.
Да быть того не…
Развернувшись ко мне, Кэт звонко шлёпнула себя по ляжке.
– Понимаешь, что это значит? – Вскричала она.
– Ну?
– Это – исторический документ! А что, если здесь найдётся ещё масса подобного? Это место нельзя разрушать! Нам… нам срочно нужно выйти.
Я горько усмехнулся.
– Это как? Тут только чудо поможет.
– Ну так давай сотворим чудо! – Воскликнула Кэт, подойдя ко мне и начав трясти меня за плечи, – Лёша, хватит опускать руки! Ты мужик или кто?
Я тяжело выдохнул.
Не так-то уж и просто выбраться из-за закрытой двери, без ключа, да и…
Я услышал шум бульдозеров.
– Бля, – вырвалось у меня.
***
Герман Виссарионович широко улыбался.
– Неужели это всё? – Обречённо спросила Маша.
Их с Серёгой держал за руки Димас, а Лео и Антона – Сартр.
Теперь они занимали позиции позади бизнесмена.
Владимир Владимирович с фингалом под глазом кипел от злости в стороне.
Сартр процитировал Гомера:
– Здесь, на нашей земле, человек наиболее жалок.
– Это к чему вообще, блин? – Возмутилась Маша.
– Театр начинается с вешалки! – Не унимался тот.
– Вы просто вспоминаете фразы невпопад? – Заметил Лео.
– Нехитрое дело – умереть, а ты попробуй научиться жить!
Вдруг бульдозер остановился.
Герман Виссарионович с непонимающим видом уставился, как и все остальные назад, на приближающиеся полицейские машины, а также несколько служебных.
– Это ещё… что…
Из служебных машин вышли люди в костюмах.
– Кто сделал звонок по поводу исторического достояния?
– Какого, в жопу, достояния? – Возмутился Герман Виссарионович.
Владимир Владимирович онемел – кажется, он узнавал появившихся личностей.