Огромная голова Вульфа наклонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма, что означало выразительный кивок.
— Ради Бога! Немедленно!
Я поднялся со стула, бросил газету на середину своего стола, повернулся кругом и... опять сел.
— Что вам не понравилось в моих аналогиях?— спросил я.
Вульф перевернул страницу.
— Скажем,— пробормотал он терпеливо,— что в подборке аналогий вы не имеете себе равных. Пусть так.
— Хорошо, согласен. Я вовсе не стремлюсь затевать ссору, сэр. Просто я нахожусь в очень напряженном состоянии: я никак не могу изобрести третий способ скрестить ноги. Вот уже больше недели я занимаюсь этой проблемой.
Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, что Вульфа нельзя привлечь этой проблемой, поскольку его ноги были до того толсты, что их вообще нельзя было скрестить. Но из тактических соображений я решил этого не упоминать.
Я вернулся к газетной статье.
Этот тип, что давал вчера показания на свидетельском месте, наверняка чокнутый. Он заявил, что совершил убийство, а поскольку все убийцы хотят исповедоваться, то он и написал книгу, изменив в ней имена и место действия, характеры и обстоятельства, чтобы, исповедуясь, не подвергать себя опасности!
Судья попался остроумный и саркастичный. Он заявил, что, хотя этот тип является изобретателем историй и находится в суде, ему не следует пытаться работать судебным шутом. Спорю, что и адвокаты здорово над этим смеялись! А вот автор статьи утверждает, что это не было шуткой, книга была написана именно с такой целью, налет же в ней непристойности — чистая случайность или камуфляж. В действительности он ухлопал человека. В итоге судья назначил ему штраф в пятьдесят долларов за оскорбление суда и выпроводил его с места свидетеля. Я полагаю, что он псих. Как по-вашему?
Бочкообразная грудь Вульфа поднялась и опустилась в шумном вздохе, он вложил в книжку закладку, захлопнул ее, положил на стол, после чего откинулся на спинку кресла и спросил, мигнув дважды:
— Ну?
Я подошел к своему столу, взял газету и раскрыл ее на нужной странице.
Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой - «Черт побери деревенщину». Он окончил Гарвард в 1912 году. Паралитик. Здесь подробно описывается, как он подымался на свидетельское место, волоча изуродованную ногу, но не сказано, которую.
Вульф поджал губы.
Правильно ли я понял, что «паралитик» это просторечие и что вы употребили это слово как мета-фору, вместо «калека» или «хромоногий»?
Я ничего не знаю о метафорах, но «паралитик» в моем кругу — слово, всем понятное.
Вульф вздохнул и стал подниматься с кресла.
— Благодарение Богу,— ворчливо сказал он,— время избавляет меня от ваших дальнейших аналогий и просторечий.
Часы на стене показывали без одной минуты четыре — его время идти в оранжерею.
Встав на ноги, он одернул книзу края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть живот, обтянутый ярко-желтой рубашкой, и двинулся к двери.
На пороге он остановился.
— Арчи!
— Да, сэр?
— Позвоните Марджеру, пусть он сегодня пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина — как ее там «Черт побери деревенщину»?
— Возможно, что он не сможет этого... Книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.
— Ерунда! Поговорите с Марджером. Для чего существуют запрещенные книги, как не для популяризации литературы?
Он направился к лифту, а я сел за свои стол и потянулся к телефону.
Глава 2
На другое утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я морочил свое голову каталогами растений, а потом направился на кухню изводить Фрица.
Вульфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов, Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и полках.
Вульф сказал мне однажды, что орхидеи являются его наложницами: неблагодарными, дорогостоящими, паразитическими и весьма темпераментными красавицами. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он доводил их до совершенства, а потом кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с. опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредоточивались на конторе внизу.
В одиннадцать часов я возвратился в контору, пытаясь притвориться перед самим собой, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но в отношении притворства перед самим собой дело у меня обстоит неважно.