Белая-белая стена.
Тень от вешалки, похожая на дерево.
Качается лампа.
И дерево-тень качается.
Качается и качается.
Скрипит и скрипит.
Встал на карачки и добрался, не поднимаясь, до родительского сундука. Стал рыться, искать. Там хранилось все, что осталось от отца с матерью. А осталось все, волки ничего из вещей не брали, они просто хотели насытиться.
Тряпки, тряпочки, полотенца, покрывала, мамино, отцово, сестренкино, тряпочная кукла, самая любимая, это не нужно, не то, опять не то, вот… Дым усмехнулся сам себе. Никогда в голову не приходило, что это понадобится.
Баночки с краской, засохшей и поблекшей от времени, стояли пирамидками на самом дне сундука. Отец однажды их принес с похорон друга, долго ворчал о том, как надо жить, чтобы потом, у самого края, жалеть о прожитой впустую жизни, и засунул в дальний угол сундука оставленное ему другом «на память».
Дым развел водой синюю краску. Краска помягчела, стала похожей на глину. Потом добавил воды. Широкие мазки легли на белое. Рукой – кисти нет. Перепачкался весь.
Известь подсыхала быстро. Синий на извести посветлел. Стал белесым. Легким и прозрачным. Облаком. Дым задохнулся. Появилось ощущение неба. Его собственного. Неба, которое никто, кроме него, не видел. Почему-то это сейчас было очень важно. Ведь когда говоришь с другом… с матерью или с отцом… есть такие разговоры, когда никто не нужен. А с Дымкой такие разговоры были все. С ней даже молчание было таким. Только для них двоих.
Дым быстро наносил мазок за мазком. Зеленый… не тот… еще… нет… все очень просто… Белый-белый свет, голубые облака, зеленая трава и тощие перелески там, вдалеке, отчего кажется, что мир никогда не кончается, он уходит туда, за горизонт, и еще за один горизонт… а если за этим горизонтом есть еще один и еще, если солнце встает сегодня, а завтра приходит вновь… это очень похоже на то, что у кого-то есть план. Значит, все это кому-то нужно. И он тоже, вот такой, у этого самого горизонта, тоже кому-то нужен…
Дым лег на полу под своим небом. И уставился открытыми глазами перед собой.
Нет первого, третьего, седьмого и десятника. Его очередь быть десятником. Это ничего. Мальчишки в школе воинов славные.
Вдалеке раздался звук отбиваемой смены. Дым умылся наскоро, переоделся в чистое, оглянулся на свое небо. Вышел на улицу. Начинало светать. Дышалось легко, легко шагалось, мокрая трава клонилась к земле, но солнце уже припекало, и легкий пух с иван-чая поплыл в воздухе. Вспомнились слова лекаря: «Когда придут лучшие времена…» Никогда они не придут, старик, эти самые лучшие времена. Никогда не придут… Если ничего не делать.
В больнице было тихо. Остро пахло лекарством, которым вчера лекарь обрабатывал рану, и горячим сытным варевом. Дым понял, что он давно не ел, со вчерашнего дня, и тут же забыл.
В приемном покое на диванчике дремал лекарь, скрестив руки на груди, посвистывая тихо на выдохе. Услышав шаги, шевельнулся, сощурился на солнце и строго спросил:
– Чего тебе, Дым? Спит твой десятник. Недавно проверял.
– Я пришел учиться. Есть работа для меня?
Лекарь только вздохнул. Сказал:
– А пойдем-ка перевязывать. Лоток держать будешь с инструментом, потом судно, потом завтрак. С ложечки кормить умеешь?
– Научусь, – упрямо сказал Дым. – Сейчас на смену схожу и вернусь. Сюда.
Старик рассмеялся.
Дым улыбнулся. Потом подумал, что с самого прошлого вечера, когда встретился с Дымкой, не улыбался. Будто много-много лет не улыбался. И тоже рассмеялся. Как если бы он был очень долго в темной комнате, искал то свечу и кресало, то дверь. И вдруг дверь открылась. Еще неизвестно, куда она и зачем, но стало хотя бы светло. И он не один в этой темной комнате, с ним Дымка, смешной старик лекарь и Гул…
Да, Гул тоже, наверно, с ним. Гул жив – значит, будет с ним.
Влад Круш
Юстин
И снова короткая повесть, на сей раз «Хозяин колодцев». Мир… да, он фэнтезийный и, как то часто бывает в классической фэнтези, средневековый. Вот только классической фэнтези тут и не пахнет.
Юстин – обычный человек: сперва юный садовник, потом разбойник… ну, так уж сложилась судьба. Она могла сложиться иначе, ведь настоящий отец Юстина – местный князь, а возлюбленная Юстина, Анита – дочь Хозяина колодцев, которому во многом подвластна магическая структура этого мира. Для абсолютного большинства фэнтезийных героев этого более чем достаточно: уж они-то не преминули бы воспользоваться такой возможностью – обеими возможностями! Но допустимо ли спасать свою жизнь (да что там жизнь – любовь, которая больше жизни!), если расплачиваться придется частью своей души? Или… или все-таки это такая плата, отдав которую, не обеднеешь, а станешь богаче?