Первое время было даже интересно. Карета, дорога, ночевки в трактирах. Я глазел и впитывал информацию. Даже несколько раз останавливал карету, чтобы походить по местному лесу. Тут такие забавные растения встречались… Но через две недели Корндар стал ворчать на такие заминки в дороге, да и мне, если честно, – надоело. Все деревни и трактиры одинаковы, а карета – это далеко не автомобиль: трясет временами так, будто и нет кожаных ремней-амортизаторов. Задняя часть вмиг отбивается и начинается мучение поисков удобной позы. Да и пейзаж «лес – поле» осточертел. Брат сказал, что отец сказал… В общем, по какой-то неизвестной Корндару причине мы ехали задворками, а не по центральному тракту. Я так стал понимать осла из «Шрека»…
Разговор с братом особо не клеился ввиду моего малого словарного запаса и отсутствия общих воспоминаний, то есть тем для разговора. Но брат с удовольствием отвечал на мои вопросы.
Я уже многое понимал и в принципе мог за эти месяцы достичь гораздо больших результатов по акклиматизации в окружающем меня мире, но… Я очень осторожно подходил к этому. По легенде я местный, потерявший полностью память, и если вдруг я начну проявлять феноменальные знания, скажем, в математике или там… да, собственно, кроме начал земных наук, я ничем похвастаться бы и не смог, только это все равно будет выглядеть очень подозрительно. Поэтому я не изображал из себя умника, рвущегося к знаниям, а старательно играл роль «дурачка», который заново учится говорить.
Корндар был «своим парнем» и в меру своего понимания развлекал меня как мог. К примеру, когда мы ужинали в трактире, а действо это проходило в наших комнатах, а не в общем зале, так как нам «не пристало есть с простолюдинами», он не запрещал мне дегустировать вино, бутылочка которого в обязательном порядке прилагалась к местным яствам. «Не пристало есть с простолюдинами» – это мне брат объяснил. По факту же я знал, что вечером он отнюдь даже не брезгует спускаться туда, дабы продолжить изучение винной карты и оценить некоторые достоинства прекрасного пола. Стыдно ему, в общем, было. То ли пить при мне, то ли пить со мной – я не вникал и не обижался на него. Закрывшись в своей комнате, я обычно или старался уснуть, или страдал бездельем. Клинком, например, баловался. По статусу мне было неприлично показываться на улице без этой железки на поясе. Железка была великолепна и, что странно, несколько легковата для такого объема металла. И, кстати, меч был одним из «светящихся» предметов. Смутно у меня начинали возникать подозрения насчет этих дефектов моего зрения… но это было бы вообще сумасшествием.
Я был бы рад скрасить вечера в беседе с Пасотом, только ему не разрешалось ночевать в трактире. Для таких, как он, то есть с татуировкой на виске, на заднем дворе трактира был отдельный сарай.
Из увиденного, путем логических размышлений, я вывел, что татуировки на виске – это не знак принадлежности к сословию слуг, это знак рабства. Почему так решил? Потому что мы встретили пару групп людей в кандалах и замызганном тряпье. Первый раз они шли пешком, второй – ехали на телеге. Но в обоих случаях у всех, кроме сопровождающих, были вот эти завитушки на висках. В эту же теорию попадала и отдельная ночлежка для Пасота, и Лура с ее поведением. Я уверен, что если бы тогда захотел, то полноценный секс у нас был бы. Вернее, как «уверен». Я попытался раз. Ну, как бы и грех не попытаться, когда женщина сама тянется к твоему сокровенному, прижимается, почти раздевается. Да и она вроде как, покорно опустив руки, позволила задрать подол и погладить ее прелести. Но столько вдруг покорной тоски, столько горести в глазах. Да и губа нервно дернулась. Будто молча крикнула: «Раз хочешь, так бери! Не могу препятствовать!..» – В общем, в тот раз я не стал, и в дальнейшем меня вполне устраивали ее добровольные ласки.
Не то чтобы наличие рабства было таким уж открытием. Я и раньше замечал – охрана и кухарка, например, были без тату. Причем все «меченые» жили в отдельном домике, даже с виду не очень презентабельном, и не выходили за пределы двора, а те, кто без печатей, – могли и на сутки пропасть вовне, да и жили под одной крышей с нами, только в отдельном крыле первого этажа. К пониманию, что в этом мире – рабовладельческий строй, я отнесся спокойно. А что было делать? Прыгать и кричать: «Да как вы можете?! Это же люди! Отпустите их немедленно!» Я и так-то на положении «ударившегося головой». Да и некоторые аспекты рабства были даже приятны. Но и высокомерно к Пасоту, скажем, или другим слугам, я не относился. Вот Корндар, например, на людях даже не разговаривал с рабом. Максимум давал краткие указания суховатым тоном. И на меня ворчал, если я разговаривал с рабом при посторонних.