Я просил Зинаиду Михайловну продолжать, и она опять начала:
- Итак, зной необыкновенный, как под тропиками; место открытое, тени нет, спрятаться некуда, - настоящая Аравия! А что за воздух! как в Южной Италии! отвсюду веет ароматом, но опять люди нарушают гармонию: там, где царствует сладостный запах, где под каждой травкой наслаждается жизнию насекомое, где ветерок ласкает каждый цветочек, где пернатые поют согласным хором хвалебный гимн Творцу, - и там, как черви, копышатся люди, и туда принесли свои мелочные заботы: рабы презренных нужд и расчета, они унизили рабством природу. Вообразите, что на этом клочке земного рая они завели... какой, бишь, завод, mon oncle? я опять забыла.
- Салотопенный, - отвечал старик. - Ты забываешь самые обыкновенные вещи.
- Вот это в самом деле неудобно! - простонала бабушка, - я чуть не задохлась от дыму, а вонь какая - упаси Создатель!
- Зачем вы старушку-то берете? - сказал я вполголоса. - Она только что оправилась от недавней болезни, да, кроме того, ей бы и не по летам разъезжать.
Старуха услыхала.
- Что ты это, батюшка, отговариваешь их брать меня? - сердито проворчала она,- ведь я живой человек; что мне дома-то делать?
- Ну а вы, дети, как себя чувствуете после прогулки?
- У меня голова от жару трещит, а то весело было.
- И мне бы славно, да целый день всё что-то тошнило.
- У меня так лицо перетрескалось - нельзя дотронуться.
- А у меня целый день в животе ворчит, не знаю отчего, - проговорили они один за другим.
- А Вереницын был с вами?
- Как же! он и поездку-то затеял.
- Где же он?
- Его отнесли домой.
- Как отнесли?
- Он очень много ходил; у него ноги отнялись.
- Вот тебе раз! Славно же вы гуляете. Теперь видите ли, - начал я проповедовать, - понимаете ли, до чего доводит вас гибельная страсть? Ведь это болезнь, неужели вы не замечаете? Смотрите: Марья Александровна едва дышит; Зинаида Михайловна теряет прелестный цвет лица и худеет ко вреду своего здоровья и красоты; дети почти при смерти; вы сами, Алексей Петрович, укоротили свой век по крайней мере на десять лет. Отстаньте! ну, право, ей-Богу, отстаньте!
Он задумчиво смотрел на меня и, казалось мне, раскаивался. Я обрадовался. "Вот действует! - думал я, - каково! с пяти слов!"
- Постойте, - вдруг вскричал он, - слушайте, что я скажу: как скоро жена и дети выздоровеют от этой прогулки, мы учреждаем пикник и едем в Токсово!
- Браво! брависсимо! - грянули все. Я махнул рукой, вздохнул и располагался выйти, бросив слезный взгляд на Феклу Алексеевну.
- Вы с нами едете, непременно едете! - сказал мне Алексей Петрович, иначе поссоримся.
- Поезжайте, - примолвила Зинаида Михайловна, - а то вы, как ваш приятель Тяжеленко, от лени растолстеете и будете похожи на кубарь.
- Что ж за беда! тогда мне не нужно будет ходить, а только перекатываться с места на место, что, кажется, легче.
На другой и следующие дни утром я получал по три записки, которыми напоминали мне о пикнике. Зачумленные лакеи попеременно ходили ко мне, и между ними и моими людьми завелись даже подозрительные связи, что не на шутку встревожило меня, и потому, для потушения зла в начале, я отправился сам к Зуровым для переговоров, как и когда ехать. Назначили через неделю и на мой вопрос, что привезти, отвечали: "Что хотите".
Тут мне опять пришло в голову попытаться спасти их. Место отдаленное: легко может случиться несчастье, а здоровый только один я: кто станет отвечать? Но как предупредить опасность? Броситься к обер-полицеймейстеру, рассказать ему откровенно всё и просить команды, которую скрыть в засаде, для наблюдения, а потом, в случае беды, вызвать сигналом. Но ввериться обер-полицеймейстеру - значит обнаружить зло перед всеми, а этого бы мне не хотелось. Пойду, посоветуюсь с Тяжеленкою.
- Да какого же несчастия ты опасаешься? - спросил он.
- Например, пожара в деревне, от неосторожности. Ты знаешь, что в поле они сами не свои: поставят самовар, закурят сигарку и потом бросят. Боюсь, чтоб кто-нибудь из них не утонул, не убился. Да мало ли что может случиться?
- И! не тревожься, этого не будет. Ведь они помнят себя. Ты только наблюдай, чтобы они не ходили чересчур, не простудились, а главное - не оставались бы долго без пищи: вот что важно!
- Где ж мне одному усмотреть за всеми! Знаешь ли что, любезный Никон Устиныч: ты никогда не был прочь от доброго дела; покинь на один день леность и поедем со мной.
Он сурово взглянул на меня и не сказал ни слова. Это, однако же, не смутило меня: я еще раз покусился уговорить и - вообразите! - к вечеру успел исторгнуть из него согласие, обещав обеспечить его со стороны продовольствия и экипажа.
В назначенный день, в семь часов утра, мы с ним догнали за заставой шарабан, в котором кроме самих Зуровых помещался старый профессор с Зинаидой Михайловной, а сзади в коляске ехали дети. Тяжеленко взял любимого своего лакомства - ветчины, а я конфект и малаги.
По дороге мы останавливались по крайней мере раз восемь: то Марье Александровне желалось понюхать цветочек, растущий на завалине; то Алексею Петровичу казалось, что в большой луже, образовавшейся от дождей, должна водиться рыба, и он закидывал удочку; между тем дети во время этих остановок беспрестанно что-то ели. Но как всему на свете есть конец, то и мы наконец добрались до какого-то села, где оставили экипажи и при них человека, а другого взяли с собой. Алексей Петрович тотчас куда-то скрылся с двумя старшими детьми; бабушку, по причине слепоты, посадили на траву недалеко от села, где остановились; а Тяжеленко, едва сделал шагов двести, как упал в изнеможении подле бабушки. Мы, оставя их там, сами пошли и, как говорится в сказках, шли, шли, шли, - и не было конца нашей ходьбе; скажу только, что мы спускались в пять долин, обогнули семь озер, взбирались на три хребта, посидели под семьдесят одним деревом пространного и дремучего леса и при всех замечательных местах останавливались.
- Какая мрачная бездна! - сказала Марья Александровна, заглянув в один овраг.
- Ах! - с глубоким вздохом прибавила Зинаида Михайловна, - верно, она не одно живое существо погребла в себе. Посмотрите: там, во мгле, белеются кости!
И точно, на дне валялись остовы разных благородных животных - кошек, собак, между которыми бродил Вереницын, страстный охотник заглядывать во все овраги, как сказано было выше. В другом месте моя незабвенная Феклуша нашла оказию плениться природою.
- Взойдемте на этот величественный холм, - сказала она, указывая на вал вышиною аршина в полтора, - оттуда должен быть прелестный вид.
Вскарабкались - и нашим взорам представился забор, служивший оградою кирпичному заводу.
- Везде, везде люди! - с досадой сказала Зинаида Михайловна.
Но тут суждено было случиться маленькому несчастию: Володя сделал прыжок и очутился во рву: Марья Александровна в испуге нагнулась и подверглась той же участи; Зинаида, со страху и в предупреждение беды, обмакнула ножку в канаву по самое колено, что с нею случалось почти в каждой прогулке. Я, Вереницын и племянник Зуровых поспешили на помощь и вытащили их в прежалком положении: у Володи текла из носу кровь, Марья Александровна перепачкалась в грязи, Зинаида Михайловна должна была сесть на берегу ручья и переменить чулки, которые каким-то чудом очутились в запасе. То-то предусмотрительность! ну приходило ли вам, господа, в голову запасаться когда-нибудь в подобном случае лишними... Да что и говорить! женское дело!
Ходьба утомила нас до крайности; я помышлял об отдохновении и пище.
- Пора бы обедать, - сказал я, - три часа.
- Нет, мы прежде напьемся чаю, - отвечала Зурова, - а обедать пойдем назад.
У меня зачесался лоб и затылок, когда я вспомнил, что мы отошли от села верст восемь. Человек нес маленький самовар, чай и сахар. Я обрадовался и этому. Теперь надо было подумать, куда приютиться, и вдруг о счастие! - в полуверсте от нас, на маленькой речке, виднелась мельница. Нечего и думать: туда!