Кузярь не вытерпел и, помогая себе руками, стал рассказывать, из‑за чего и как у нас произошла драка. Он загорелся, глаза его вспыхивали возмущением и смехом, а худенькое тело его порывисто бросалось в разные стороны, изображая, как я тузил Шустёнка.
— Как Шустёнок‑то начал охалить вас, тут Федяшка и напал на него… «Не моги, — говорит, — Елену Григорьевну бесславить!»
— Ну, Федя!.. Разве так можно?.. — засовестила меня Елена Григорьевна, качая головой. — Надо было пристыдить его, доказать, что он оскорбляет нас, а ты вместо этого полез на товарища с кулаками. А в кулаках ведь правды нет.
— Он — не товарищ мне, — с ненавистью огрызнулся я. — Ежели у него отец сотский да у попа он наушник, так думает, что на него и управы нет? Пускай помнит, что за дурную славу про вас сразу на кулаки напорется.
Елена Григорьевна смотрела на меня с сердитым любопытством и молча прощупывала изумлёнными глазами и голову мою, и лицо, и плечи, словно впервые обнаружила во мне что‑то неожиданно новое.
— Бороться за честь и правду — прекрасно. Но нельзя бороться во вред себе и другим.
Она мягко взяла меня за плечи и повернула к себе.
— Ну‑ка, взгляни на меня, Федя. — И она тихонько, как будто стыдливо, засмеялась. На её бархатной безрукавке переливался искрами бисер, словно и он смеялся вместе с нею.
Я поднял лицо и храбро уставился на неё, но не утерпел — схватил её бледную руку в синих жилках и приложился к ней щекою.
Елена Григорьевна прошла к Шустёнку, строго сказала ему что‑то, показывая на сторонних парнишек, взяла его за плечо и повела к школе.
XXXVI
В просторном и светлом классе с географическими картами на белых стенах и такими же картинами, как и у нас в школе, — огнедышащая гора и песчаная пустыня с верблюдами — на партах расселись пошкольно человек тридцать. Перед каждым из нас лежал лист разлинованной бумаги.
К моему удивлению, рядом со мной сел Шустёнок, умытый и причёсанный. Я забунтовал и толчками сбросил его с парты. Он заскулил и трусливо попятился назад.
— А где я сидеть‑то буду? И так меня все прогоняют…
Кузярь сидел позади меня с Гараськой и озорно смеялся:
— Это он нарочно пристроился к тебе, чтобы сдувать…
Я озлился на него:
— А ты чего от меня удрал? Это по–товарищески?
Он притворился обиженным, но глаза его сверкали от смеха.
— Да я думал, что ты с ним помирился и сам с ним сел. Ну, мы и стакнулись с Гараськой.
А Гараська наклонился над партой и задыхался от хохота.
Я хотел позвать на помощь Елену Григорьевну, но она стояла с учителями у стола и взволнованно разговаривала с ними, не оглядываясь на нас. Миколька сидел вместе с Петькой–кузнецом, серьёзный, озабоченный, и как будто не замечал моего бунта. Петька недовольно хмурился: ему не нравилась наша возня. Я подвинулся к краю парты, где в проходе стоял Шустёнок, и яростно гнал его:
— Пошёл отсюда к чёрту! Всё равно не пущу. Выродок ты и недруг. Я подлецов только бью.
Сторонние парнишки в другом ряду и впереди нас испуганно и сердито грозили нам пальцами и шептали:
— Смирно сидите!.. Не бесчинничайте!..
Шустёнок вдруг заныл среди общей тишины:
— Да вот он не пускает… А где мне сидеть‑то?. Места‑то нигде нет…
Учителя повернулись в нашу сторону, а Елена Григорьевна в тревоге бросилась к нам, красная от смущения.
— Что с вами происходит, ребятки? Почему вы сидите не так, как у себя в школе?
— Федька не пускает меня, вытолкнул… — захныкал Шустёнок. — И все гонят… Чай, мне не на полу сидеть…
Я с ненавистью вскрикнул:
— Не буду сидеть с ним, с выродком… Лучше с чужими сяду.
— Но почему вышла такая путаница?.. Ах, какая досада! Не досмотрела, понадеялась… Разве можно в такой день и такой час озоровать? Ну‑ка, живо! Пересядьте, как у себя в школе…
Но она не успела навести порядок: в этот момент позвали её к инспектору. К нам подошёл Мил Милыч и молча положил руку на плечо Шустёнка, а другой рукой отодвинул меня от края парты Шустёнок впрыгнул в парту и впился в неё обеими руками.
А когда отошёл Мил Милыч, я обернулся к Кузярю и потребовал, чтобы он сел со мною, но он сердито оборвал меня:
— Сиди, не шуми, а то выпроводят из класса...
Я в отчаянии выпалил:
— Ну, значит ты — не товарищ, а изменщик.
— Я — изменщик? — прошипел он угрожающе. — Погоди, мы с тобой на перемене посчитаемся… — И неожиданно для меня засмеялся. — Так посчитаемся, чго вволю нахохочемся…