— Пан? Где пан?
Они окружили деда; один схватил его за ворот рубахи и рванул так, что дед пошатнулся. Другой, стиснув зубы, ударил его по лицу. Дед охнул. Среди криков и немецкой ругани Маринка поняла только одно слово: «Партизан!»
И сейчас же ей вспомнились те двое, лежащие на снегу возле речки. Сердце ее больно сжалось.
— Беда, — прошептала она, — беда пришла к нам!
И, быстро взобравшись на печь, она зажала уши и уткнулась лицом в подушку, чтоб ничего не видеть и не слышать больше.
Ганя в Корешках
Ганя погонял лошадь. Немец с недовольной миной насвистывал что-то, в санях позвякивала крышка бидона.
А за лесом непрерывно грохотала канонада.
«Мины рвут… — думал Ганя. — Ну, вот этот удар — мина. А вот это? Это же пулемет! При чем же тут мины? — И снова в его удрученное сердце проникла радость. — Врут они, это наши бьются!»
Выехав на корешковскую гору, Ганя увидел какое-то необычайно тревожное движение в Корешках и в Отраде. Гудели и фыркали машины, разворачивались, загромождая улицу. Некоторые стояли неподвижно, и под моторами у них пылали костры — видно, застыло горючее и машина не шла. А по отрадинской дороге, по которой пришли к ним немцы, снова сплошной очередью двигались немецкие войска — фургоны, конница, мотоциклы… Но двигались уже обратно, туда, откуда пришли.
«Неужели отступают? — Ганя боялся поверить этому, боялся обрадоваться понапрасну. — Где там отступают! — возражал он сам себе. — Вон и в Корешках полно машин и у нас на Зеленой Горке тоже. Они даже и не собираются уходить, где ж там! Разве их теперь выгонишь!»
В Корешках было людно на улице. Кругом слышался немецкий говор. Фашисты суетились возле машин, что-то кричали друг другу, приплясывали от мороза, терли себе уши и носы и ругались. Многие машины готовились к отправлению. В эти машины немцы таскали из домов и сваливали всякое крестьянское добро: полушубки, посуду, одеяла, даже табуретки. На повороте, там, где дорога сворачивает на Отраду, Ганя придержал лошадь. Мимо, чуть не задевая за их сани, промчался отряд мотоциклистов. Ганя глядел на их странные, жуткие фигуры, и брови его хмурились. Сколько же их нагнали сюда!
Ганя поставил лошадь к сторонке, а сам пошел искать старосту Савельева. Недовольный немец следовал за ним. Новоиспеченного старосту Ганя нашел скоро, но поговорить с ним оказалось не так-то легко. Его окружали солдаты. Один кричал, чтоб староста дал лошадей, другой громко ругал его за что-то и дергал за рукав. Немец, который сопровождал Ганю, растолкал всех и стал требовать у старосты молока. Но и его тоже оттолкнули. Высокий, с нашивками на рукавах, только что подъехавший на мотоцикле, подошел к старосте и приказал передать всем жителям, чтобы они немедленно выходили из домов и тотчас же покидали деревню.
— Жечь, жечь хотят! — заголосили стоявшие рядом бабы ж побежали к своим дворам.
— Глядите, Отрада-то! — отчаянно крикнул кто-то.
Над Отрадой поднимался черный дым.
Ганя бросился к своей лошади, выкинул из саней бидон и, забыв про своего провожатого, недовольного немца, помчался домой. Он погонял лошадь, а сам оглядывался то на Отраду, то на свою Зеленую Горку. Дым над Отрадой становился все гуще, все шире, яркие багряные языки показались внизу, но над Зеленой Горкой пока еще ясно синело тихое небо.
«Может, у нас не будут жечь, — пытался успокоить себя Ганя. — Может, у нас обойдется».
И тут, словно в ответ на его мысли, над крайней избой поднялся первый зловещий дымок.
Красные звезды
Ганя не успел подъехать к околице, как из деревни с ревом выкатилась крытая немецкая машина, за ней показалась другая, третья… Ганя поспешно своротил свою лошадь в сугроб, чтобы дать им дорогу.
Лошадь стояла, опустив косматую голову, — она рада была, что ей дают отдохнуть немножко. Но Ганя не мог оставаться спокойным. Он то вставал в санях, то садился, то соскакивал и, утопая в снегу, ходил возле саней.
Он видел, как чернеет и разрастается дым над крайней избой.
— Мироновы горят… — шептал он, — сейчас, может, и наших зажгут… Ну, скоро, что ли, их черти пронесут с дороги? Едут — не едут! Конца им нет!
Машины шли тесно друг за другом. Они шли медленно, глубоко утопая в снегу. Иногда одна какая-нибудь буксовала и поднимала свирепый рев, стремясь рвануть с места, и тогда, сгрудившись, останавливалась вся очередь машин, потому что стороной негде было проехать.