Над Зеленой Горкой показался еще дымок, уже с другого конца.
— Всю деревню сожгут, — в отчаянии бормотал Ганя, — а я все тут буду стоять! Может, по сугробам пробежать? А лошадь? Как же лошадь бросить? Ведь колхозная же… А вот уже и третья изба занимается… Что делать?
Откуда-то издали донесся смутный гул. Ганя прислушался — то ли это машины гудят, то ли еще что. Гул нарастал, становился сильнее, и Ганя понял, что это гудят самолеты.
«Желтые крестовики летят, — решил Ганя, — войско сопровождают».
И оглянулся кругом, ожидая, что сейчас откуда-нибудь из-за леса, из-за крыши сарая низко-низко вылетит серый самолет с черными крестами на желтых крыльях.
Но, вглядевшись в морозное небо, Ганя увидел, что самолеты уже давно летят над его головой. Они летели очень высоко и ярко блестели на солнце.
«Чьи же это?»
Самолеты пронеслись вперед. Потом эта сверкающая стайка развернулась, снизилась, и Ганя отчетливо увидел на светлосеребряных крыльях алые звезды.
— Наши, — невольно воскликнул Ганя, — наши летят!
Вдруг наверху затрещали пулеметы, и пули прямым дождем засвистели по немецким войскам. Немцы бросились под машины. Ганя погнал было свою лошадь, но она ни за что не хотела лезть дальше в сугроб. Тогда он соскочил с саней, отбежал к сараю и спрятался.
— Давай бомбы! Бомбы бросай! — сжимая кулаки, в азарте повторял он. — Бомбы! Бомбы!
Самолеты сделали еще залет, дали еще залп по немецким машинам. Со стороны Корешков ударили немецкие зенитки — почти возле каждого самолета появилось кудрявое облачко, маленькая белая кучка дыма. Самолеты тотчас рассыпались и, поднявшись выше, утонули, растаяли в синем небе.
«Не попали! — обрадовался Ганя. — Все ушли, все!»
Немцы вылезли из-под машин и снова тронулись в путь.
Они заметно волновались и спешили. Машины одна за другой скрывались в овраге. Вот наконец и последняя показалась из-за околицы.
Ганя подошел к вороной лошадке и похлопал ее по гриве.
— Видала? Во как их шарахнули! Значит, и вправду наши близко! А то мины, мины!..
Ганя словно ожил. Он вскочил в сани и весело задергал вожжами:
— Ну, давай, давай! Ишь ты, ленивая!
Возле самой околицы его встретил Сашка Хрусталев, его задушевный товарищ.
— Видал? — еще издали закричал Ганя. — Видал, как немцев наподжаривали?!
— Видал, — вяло ответил Сашка. — Мы сейчас Мироновых тушили. Вот и глядели…
— Погасили? Много сгорело?.. А еще кого зажгли?
— А еще на том краю… И нас было начали поджигать, да бросили — заторопились очень. Да еще самолеты им навернули… Они бежать, а мы скорей тушить. А у вас…
Сашка вдруг замолчал. Ганя почувствовал недоброе.
— А у нас? — спросил он и заглянул Саше в глаза. Сашка опустил ресницы.
— У вас немцы деда убили…
— Что?!
— Они во дворе, за кормушкой, гранату нашли… Подумали, что ваш дед — партизан… А ведь и граната-то была негодная, они ее в снег закинули…
— Ну и что?
— Ну и вот… и убили…
— Отведи лошадь, Сашка, — побелевшими губами прошептал Ганя. Он бросил вожжи товарищу и, не видя тропочки, по сугробам побежал домой.
Как рождается ненависть
Дедушка лежал во дворе на снегу, уткнувшись лицом в холодный сугроб. Немцы не велели убирать его — пусть все видят, как умеют они расправляться с партизанами.
Кучка соседей стояла возле него. Бабушка, сложив руки и не спуская с него глаз, жалобно причитала что-то. Ганя растолкал соседей. Какая-то женщина ухватила его за рукав. В этой женщине Ганя едва узнал свою мать, такой она показалась ему старой. Ганя выдернул свою руку и хотел броситься к деду. Но мать снова удержала его.
— Дедушка, дедушка, — закричал Ганя, — дедушка!
— Он умер, сынок, — сказала мать, — не кричи так.
— Он не умер, неправда! Не умер! Не умер!
Соседки всхлипывали, утираясь концами полушалков, глядя на Ганино горе. Они и сами жалели доброго деда. А Ганя хрипло кричал, прижимая руки к груди, и хватался за туго застегнутый ворот полушубка, словно ему нехватало воздуха.
— Ой, дедушка, — кричал он, — ой, миленький! Дедушка, прости меня! Дедушка, ты меня послушай, ведь это же я гранату принес! Но ведь я — рыбу глушить. Ой, лучше бы я сам умер! Ой, дедушка, прости меня, милый дедушка! Это все я виноват! Я виноват, я!
— Ну, будет, будет, — сказала мать, заливаясь слезами, — довольно убиваться, сынок. Ты не виноват, не плачь, голубчик. Виноват только тот, кто войну поднял, тот, кто нашу землю разорил, — вот кто виноват! Тот, кто нашими слезами да нашей кровью умылся, вот кто виноват! Но не бойся, кто виноват, тот за все ответит, тяжко ответит. Не плачь, сынок, не надрывай сердце.