Наместник Вас просит портрет Чернышевского снять. Неудобно: все-таки государственный преступник». (Интересно, что сказали бы сейчас директору советской школы-десятилетки, если бы он вздумал повесить в школе портрет, допустим, Солженицына.)
Дом на Великокняжеской в Тифлисе был построен через несколько лет после смерти деда. Припомнили мне этот домик через 60 с лишним лет в журнале «Наука и религия». Из этого журнала я узнал, что «религия для меня лишь орудие мести за бабушкин домик». В своем ответе я сделал невинное лицо и спросил: «Что Вы? Какой домик: мой дед был приказчиком». При этом я умолчал о многом: и о том, что приказчик был много богаче тех, кто его у себя оформлял, ну и, конечно, о бабушкином домике. А «домик»-то действительно был, и не домик, а дом — с швейцарами, с лакеями, с горничными. И одна из первых фраз, которые я помню: «Большевики украли у баби домик». Но, между нами говоря, я думаю, что, если бы «домика» и не было, моя религиозность не была бы меньшей…
Из четырех дочек самая балованная была последняя, Надежда, — моя мать. Она училась в Тифлисском Институте благородных девиц имени Императора Александра I, который окончила с золотой медалью. Это был период наивысшего расцвета семьи Мартыновских. В последнем классе бабушка захотела, чтоб Надя жила дома. Разрешили из внимания к заслугам покойного отца, но с условием, чтоб на улицу она выходила лишь в сопровождении лакея. Словом, аристократизм был в полном ходу. Подводила лишь наружность. Надежда Викторовна имела широкое, простое русское лицо и скорее напоминала деревенскую поповну, чем благородную институтку. С детства (с 6 лет) она мечтала быть актрисой и разыгрывала спектакли в гостиной, разговаривая с воображаемыми персонажами. В более старшем возрасте участвовала в любительских спектаклях.
18-и лет, по окончании Института, поехала в Баку, к старшей замужней сестре, и здесь увидела мирового судью из евреев — писаного красавца. И влюбилась безумно, до одури — как могла влюбляться только одна она. Я помню в детстве 3 толстые тетради, обернутые в черные сафьяновые переплеты, — дневники матери, которые она вела в 1912–14 годах. Все эти тетради наполнены отцом. Такую влюбленность я видел в жизни еще только один раз: когда мать через много лет влюбилась в другого… Но это было только через 17 лет.
Отец, конечно, сразу заметил влюбленную девушку. И задумался. Ему уже было тогда 32 года, и он все еще не был женат. Когда-то в Киеве он чуть-чуть не стал миллионером: был женихом Насти Дыбенко (дочери известного киевского купца), но ничего лучшего не нашел, как в самый неподходящий момент поссориться со своей будущей тещей. Произошел грандиозный скандал, в результате которого отец хлопнул дверью и сказал, что ноги его не будет в этом доме. И из-за чего же все это? Всего лишь — из-за веера. Из-за того, что миллионерша сделала замечание Насте — зачем она перебирает веер, а отец находился в этот день в дурном настроении.
А теперь пора было жениться. Девушка хорошая и из порядочной семьи. Но, с другой стороны, особой влюбленности отец не чувствовал. Раздумывал 2 года. Наконец, 14 мая 1914 года, в Баку, в Морском соборе, происходило венчание: Надежда Викторовна стала женой Эммануила Ильича Левитина, а еще через год, 8 сентября 1915 года (по старому стилю) у Левитиных родился сын Анатолий, пишущий эти строки.
Я рассказал о многих людях, из которых сейчас никого уже не осталось в живых. Для чего и зачем?
Уже неоднократно указывали, что нельзя судить об истории по великим людям. Не они, а простецы, вступающие друг с другом в бесчисленные сцепления, определяют жизнь. Все, о чем здесь говорилось, и есть жизнь — жизнь Россия на стыке двух веков, накануне великих потрясений, перевернувших Россию и угрожающих сейчас перевернуть мир.
Когда мои родители после свадьбы совершили свадебное путешествие в Финляндию (на Иматру) и остановились в самой фешенебельной гостинице, ночью поднялся дикий скандал — молодожены заспорили о Государственной Думе. Отец стоял за монархический принцип, мать, либералка, была горой за Думу.