Мы с Борисом, как типичные интеллигенты, исходили их тех же предпосылок: в частности, Борис был страстным поклонником Белинского и полностью разделял мое преклонение перед Толстым. Идеология «Вех» была для нас обоих безусловно неприемлема. Преклонение перед идеалами Некрасова и народников было альфой и омегой нашей жизни. Различие было только в том, что я истолковывал народников в духе евангельской заповеди: «Больши сея любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя» (Иоанн 15, 13). Я был (да и остался) христианским народником и христианским социалистом. Борис был народником и социалистом в чистом виде. Но мы были молоды и энергичны. Теория «малых дел» нас не устраивала. Мы жаждали деятельности. И на вопрос «Что делать?» мы отвечали словами Некрасова От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови, Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви.
Григорьев эту мысль выразил в довольно напыщенном, хотя и звонком четверостишии:
Отсюда был только один шаг до участия в подпольных организациях, в подпольных кружках. Оставалось сказать лишь слово. Это слово сказал я однажды вечером, между Покровским рынком и Калинкиным мостом, когда провожал Борю из института. Борис промолчал. Потом сказал: «Да, но я не хотел бы глупо погибнуть. Из-за болтовни». И дальше мы начали обсуждать конкретные пути. Месяца два мы говорили об этом. Но дальше разговоров дело не шло.
Может быть, так бы все и заглохло, если бы в это время я не познакомился еще с одним парнем — Володей Вишневским, тоже филологом, с дневного отделения. Вишневский был таким же типичным «герценовским» парнем, как мы с Борисом. Все мы, «герценовцы», одевались плохо, реяли в эмпиреях и были немного людьми не «от мира сего». Человек «этого мира» в учителя не пойдет. Как говорил однажды один мой знакомый преподаватель (циник и остряк), «в учителя идут все недоделки и неудачники жизни». Володя Вишневский был из приличной семьи, увлекался наукой, был круглым отличником. Мы с ним быстро нашли общий язык. Я уже на третий день знакомства раскрыл свои планы. Через несколько дней, в кавказском ресторанчике (погребке) у Казанского собора, мы пришли к полному согласию. Володя назвал несколько человек, которые могли бы принять участие в кружке, Борис назвал несколько своих школьных товарищей, я некоторых товарищей из молодежи по церковной линии. В общем насчитывалось человек 20[16]. Мы бы, конечно, тут же всех их собрали и немедленно были бы арестованы, если бы Володе не пришла в голову мысль: посоветоваться с одной из преподавательниц института.
«Преподавательница» (будем называть ее так, потому что у меня нет полной уверенности в том, что ее нет в живых, хотя надежд на это мало, — она в 1937 году попала в лагерь) была колоритной личностью. Экспансивная, сангвиническая еврейка, она читала у нас один из литературных предметов, охотно беседовала со студентами и некоторых приглашала к себе на дом. Володя Вишневский на дневном, я — на вечернем были ее фаворитами. Она дала Володе на прочтение редкий литературный сборник «Ржаное слово», мне она также дала для доклада о футуристах известный футуристический сборник «Пощечина общественному вкусу». Мы с Володей договорились прийти к ней в одно время. Борис, скромный и заикающийся, ее внимания не привлек и оснований к ней приходить у него не было. Итак, однажды, субботним вечером, мы с Володей переступили порог ее одинокой квартирки на одной из улиц, прилегающих к Невскому. Здесь, под зеленой настольной лампой, состоялся наш с ней разговор. Говорил Владимир, нервный, подергивающийся, теребя в руках носовой платок. Изложил наши планы. Окончил. Молчание. Она посмотрела внимательно ему в лицо, потом таким же изучающим взглядом на меня. Мы, затаив дыхание, ожидали, что она скажет. Ее реплика была неожиданна: «Скажите, ребята, вас в детстве ваши папаши секли?» Володя покраснел, а я спокойно ответил: «Случалось». Она, однако, Володю не оставила в покое: «Так, его отец сек, а тебя?» Володя ответил: «Тоже случалось». Она сказала: «Мало, очень мало. Надо было вас обоих драть, как Сидорову козу. Ну, есть ли у вас что-нибудь в голове, что вы вдруг приходите ко мне с таким делом? Вы же знаете, что я член партии. Любой бы на моем месте немедленно позвонил в НКВД, хотя бы потому, что принял бы вас за провокаторов». Она прошлась несколько раз по комнате, а потом спросила: «Сумасшедшие мальчишки! Хотите чаю?» Я ответил: «Спасибо». «Спасибо да, или спасибо нет?» «Спасибо, да!» «Ладно, подождите!» Она пошла на кухню раздувать примус, а Володя мне шепнул: «Клюнуло!» Вообще он был самый смелый и предприимчивый из нас. Царство ему Небесное! Он умер как герой в первые же дни войны: добровольцем пошел на фронт и был убит под Ленинградом в августе 1941 года.
16
Начиная с этого места все имена собственные заменяются вымышленными, кроме имен уже умерших людей, как Борис, Вл. Вишневский и др.