Расскажите, Лев Николаевич, Серацинскому, что публичная молитва — грех и что молиться словами псалмов не нужно, а церковь, научившая его этой молитве, ничего общего с Христом не имеет.
Но вот перед нами рассказ, которому Лев Николаевич придавал особое значение, — «Хозяин и работник». Этот рассказ, действительно великий, является как бы программой Толстого, выраженной в художественной форме. Умирает крестьянин Никита. Умирает просветленный, близкий к Богу человек. «Умер он только в нынешнем году дома, как желал, под святыми, с зажженной восковой свечкой в руках. Перед смертью просил прощения у своей старухи и простил ее за бондаря». («Сочинения» Л. Н. Толстого, Москва, 1895 г., стр. 279–280).
Не странно ли все-таки, что просветленные, близкие к Богу люди тянутся к иконам, к свечкам, к церковным обрядам? Почему же, если это все так плохо? Но вот перед нами устный рассказ Толстого сотруднику «Русского слова» Спиро. «Я поздно ночью зимой пошел пройтись, и идя по деревне, где огни были потушены, проходил мимо одного дома, в котором светился огонь, заглянул в окно и увидел стоящую на коленях и молящуюся старуху Матрену, знакомую мне с ее молодости, одну из самых порочных, развратных баб деревни. Меня поразил этот внешний вид ее молитвенного состояния. Я посмотрел и пошел дальше, но вернувшись назад заглянул в окно и застал Матрену в том же положении. Она молилась и клала земные поклоны и поднимала лицо к иконам. Вот это — молитва! Дай Бог всем нам молиться так же, т. е. сознавать так свою зависимость от Бога, — и нарушить ту веру, которая вызывает такую молитву, я бы счел величайшим преступлением… Да это и невозможно. Никакие мудрецы не могли бы сделать этого». (Цитирую по книге архимандрита (ныне архиепископа) Иоанна «Толстой и церковь», Берлин, 1939 г., стр. 180–181).
А. С. Пругавин рассказывает, как, будучи гостем самарских молокан, Толстой выслушал иронический рассказ молоканина о монахе, который сорок раз повторял: «Господи помилуй!» «Ты, видно, Бога за глухого почитаешь!» — сказал ему молоканин. Реплика Толстого неожиданна: «В молитве самое важное не слова, а чувства, настроение. И в самые простые слова можно вложить искреннее и глубокое чувство». (см. А. С. Пругавин, «О Льве Толстом и толстовцах». Москва, 1911 г., стр. 46).
Но заглянем в дневник Льва Николаевича; там мы найдем еще более удивительные вещи: «Иногда молюсь, — писал он 24 августа 1906 г., — в неурочное время самым простым образом, говорю: Господи помилуй, крещусь рукой, молюсь не мыслью, а одним чувством сознания своей зависимости от Бога. Советовать никому не стану, но для меня это хорошо. Сейчас так вздохнул молитвенно». (А. Л. Толстая, «Отец», Нью-Йорк, 1952 г., т. 2, стр. 291).
Уж если для Вас (после всех Ваших обличений и высмеивания церковных обрядов) хорошо креститься рукой, так что же сказать о всех прочих. Читаем дальше, 1910 год: «Только-бы перед Богом быть чистым. И сейчас узнаешь радость жизни… Молился хорошо: „Господи, Владыко живота моего“, „Царю Небесный“…» (там же, стр. 377).
Вот тебе раз! Оказывается, в церкви не все поют только непонятное и ненужное! Довольно! Толстой сам осудил себя и сам опроверг свои теоретические рассуждения о том, что церковь, церковные обряды, таинства не нужны и лишь мешают духовной жизни.
Несколько лет назад, из изданной в Москве книги Булгакова «Последний год жизни Толстого» мы рады были узнать, что Толстой незадолго до смерти признал ошибкой свои грубые глумления над евхаристией в романе «Воскресение». «Да, глумиться не нужно бы», — сказал он. Об этом же свидетельствует и Н. Н. Гусев: «Я хотел передать Льву Николаевичу несколько экземпляров отпечатанных отдельно двух глав из „Воскресения“ о богослужении, — вспоминает Н. Н. Гусев, — но Лев Николаевич сказал: „Я едва ли буду их издавать“». (см. Н. Н. Гусев, «Два года с Л. Н. Толстым», Москва, 1912 г., стр. 19).
Рассказ относится к 1907 году. В это же время Толстой говорил о православных: «Конечно, я к искренно верующим чувствую уважение» (там же, стр. 42).
И наконец, особый интерес представляет письмо Толстого княгине Марье Михайловне Дондуковой-Корсаковой, написанное в связи с его 80-летним юбилеем. Как известно, Марья Михайловна, старая, глубоко церковная женщина, протестовала против чествования Толстого, т. к. для православных людей это чествование человека, глумившегося над их верой, глубоко оскорбительно. Ответ Толстого следующий: «Постараюсь избавиться от этого дурного дела, от участия моего в нем, от оскорбления тех людей, которые, как Вы, гораздо, несравненно ближе мне тех неверующих людей, которые Бог знает для чего, для каких целей, будут восхвалять меня и говорить эти пошлые, никому не нужные слова» (там же, стр. 99).