— Договоренность была уже. Нам не договоренность — солиды пусть шлет, прежде всего.
— Я понимаю, так и скажу. Я даже посольство оставлю у тебя как залог, что переговоры между нами не прекращаются, они лишь прерываются на время.
Он так и сделал: оставил Элпидия и всех, кто был с Элпидием, на попечении буйного в гневе кагана, а сам вернулся в Константинополь и стал собирать там когорты, слать во все концы гонцов и выведывать, что делают и сделали уже стратеги. Вести приносили не такие уж печальные: манипулы, когорты объединялись повсеместно и отправились на место будущих боев — до Филипополя и Адрианополя, а где-то через две недели через Константинополь прошли и когорты, присланные стратегами из персидских мест боя.
— С нами и бог, и император! — доложили Коментиолу, — Мартин и Каст собрали уже под руку три полноценных легиона.
— Мало. У аваров вдвое больше.
— Иоанн и Дроктон обещают пополнить их в недалеком времени.
— Все равно мало. Разве не знаете, какое это пополнение? Все нестепные до ратного дела новобранцы.
— Не только. Много и пожилых, тех, что бывали и бывали в сечах. А они не хуже, стратег, тех, что пришли с персидских боев.
— Все это лишь лестные слова, достойный. В крепостях и с этой силой, конечно, усидел. А что будет, если каган обойдет крепости и пойдет на Константинополь? Кого тогда поставим на его пути?
Тридцать тысяч… Разве это та сила, с которой можно выходить против аваров? А что поделаешь? Солидов таких, как хочет каган, в фиске действительно нет. Да и сомневается сенат, он уже остановится. Такой, как Баян, и солиды возьмет и походом пойдет. А что тогда? На какие доходы соберут необходимые легионы? Остается последняя попытка — поставить кагану условие: триста тысяч солидов будут выплачены ему, однако тогда лишь, как он отведет свои турмы за Дунай и согласится подписать договор о ненападении.
«Кто же пойдет с этим к кагану? Наверняка, как честь и совесть, требуют, чтобы шел я. Но на кого возложат поход, если не вернусь из аварского лагеря?… А, что будет, то будет, пойду сообщу императору, как он скажет, так и сделаю».
Маврикий не стал задумываться. Сразу и недвусмысленно повелел: второй раз рисковать не стоит. Достаточно будет гонца, чтобы доставил слова и решение императора Элпидию. А уже Элпидий пусть пойдет и завершит переговоры.
— Если я не явлюсь, каган может догадаться, что его оставляют в дураках, и не согласится на то, что предлагаем.
— Он и так не согласится. Достаточно того, что Элпидия бросаем в пасть этому удаву, тебе нет нужды лезть в нее.
— Тогда воздержимся слать гонца с твоим посланием сейчас. Подождем еще несколько недель, пока я соберу вместе всю нашу силу и удостоверюсь, какая она есть.
Элпидий долго колебался, как ему выйти перед каганом и сказать то, что велено. Но ничего путного так и не надумал. Единственное, на чем мог остановиться и уповать более-менее, — делать вид, будто принес утешительные вести. Ведь император, как бы уже там не было, а соглашается уплатить аварам долг.
Страдал все-таки, проходя в палатку. И не зря. Только заикнулся, что уплачено будет позже, кагана будто из катапульты выбросило.
— Так? — Вскочил из подаренного ими же, ромеями, кресла и встал перед послом, будто гора перед бездной. Сломать палатки. Немедленно! В тот же миг!
Поднялось что-то невероятное. Одни авары вскочили, как ужаленные, и бросились на Элпидия и всех, кто был с ним и в одну минуту выперли их из каганова обиталища, другие, видел, застыли, удивленные, видно, не знали, как им быть.
— Стойте! — силился защищаться Элпидий. — Мы послы великой державы, люди неприкасаемые!
Их не слушали, гнали в поруб и все-таки упаковали туда всех, и не в стенах — бросили в подземелье.
— Варвары! — кричал Элпидий. — Сколько ни учи, сколько не обтесывай их, были и остаются варварами. Постой, бесноватый, наступит наше время, за все поквитаемся.
— Когда наступит? — подал кто-то из посольских голос. — Или ваша милость не знает, что означает это: сломать палатки? Мы обречены, нас велено казнить.
— Не может быть. Не посмеют! — Это варвары, они все могут. Тем более, что сила сейчас на их стороне.
Отозвались и другие. Одни говорили: не надо было затевать эти переговоры, другие шли еще дальше — сетовали на императора Юстиниана, который позвал этих варваров на их беду. Не знал, кого зовет? К антам перестали ходить с татьбой и замирились, видишь, сорок, если не больше лет не сражаются уже. Неужели и со склавинами нельзя было поискать примирения?
Обреченные, как дети, все позволяли себе: поносили усопших императоров, не обходили и живущих. Право, уверены были: им уже все равно. А когда все равно, то чего должны остерегаться? Хоть перед смертью скажут то, что камнем лежит на сердце.