Песня для кутригуров — так себе, чтобы будила задор и воспевала собой ретивость тела. Больше огня вкладывают они в пляс, такой слаженный и до сладко щемящей боли пригожий кутригурский танец, которым славится их род, который доныне остается, чуть ли не самым достойным великолепием рода. Они так чинно идут по кругу и манят улыбками, и поглядываниями глаз, и манерным изгибанием тонкого стана празднично одетых девиц и какими предано благосклонными, готовыми на все, чувствуют себя перед ними отроки. Объявится здесь супостат — и они ни на минуту не заколеблются, ни перед кем и ни перед чем не остановятся. Грудью встанут на защиту, отвагой сердца заслонят деву от беды-напасти. Как и закрывали уже не раз. Если не в прошлом, то в позапрошлом лете, то в одной, то в другой схватке-сечи. Но почему-то так складывается, что род их постоянно должен защищаться от других родов. Как и сами они в своем роде. А кто защитит их, если оплошают и не защитятся? Для этого и объединяются в род, чтобы он размножался и умножал свои надежды на защиту. Небо свидетель, для этого и объединяются!
Один танец уступает место другому, а другой — еще другому. Меняются отроки и отроковицы в кругу, как меняется и сам круг. А народ толпится и толпится около музыкантов. Да и по другую сторону въезда в ханское стойбище, обозначенное свежеуложенными стогами из сухого бурьяна и хвороста, хватало народа, — там собирались преимущественно пожилые кутригуры. Старшие из них, вернее, старейшие, намаявшись, в ожидании, отходили в сторону и садились отдохнуть и перекинуться словом.
— Пора бы уже быть хану со своей утигуркой, — замечает или сетует кто-то.
— Будем терпеливы, — успокаивают его. — Богатую невесту долго ждут.
— Думаете, богата?
— А то нет? Не табунщицу же берет Заверган — ханскую дочь.
Беседа сокращает время и все же не так быстро, как хотелось бы. Но всему приходит конец, наступил он и этому ожиданию. В поздний послеобеденный час выскочил на ближайшее от стойбища возвышение всадник и этим оповестил всех: хан приближается уже, скоро будет. Стихли сразу бубны, рожки и сопели, застыли и танцоры в цепи. Зато оживились стойбищане, особенно те, на ком лежала обязанность встретить хана и его невесту. Одни пошли скорей к очагам, над которыми варились кушанья, выхватили оттуда надежно горящие головешки и стали с ними наготове: как только хан приблизится к стойбищу и возьмет под свое укрытие невесту, должны зажечь по одну и другую рук нагроможденные кучи сухого бурьяна и хвороста, другие становились при въезде в стойбище и готовились встретить должным образом ту, что отныне должна войти в Заверганов род и стать огнищанкою в его роде. Подошли ближе к въезду и трубачи, всем интересно. Как же, хочется увидеть вблизи будущей ханшу, воочию убедиться: достойна ли она их хана.
А всадники близко. Вот-вот подъедет и оповестит: радуйтесь, кутригуры, свадьба начинается. Ибо без этих предупреждений видели: обоз с ханом и его избранницей перевалил через возвышение, уже теперь недолго ждать того зрелища, ради которого собрались.
Хан ехал впереди, в сопровождении воинов и кметов своих, его избранница — вероятно, в одной из многочисленных повозок, что ехали вслед за всадниками. Когда приблизились к крайнему из очагов, торжественно затрубили трубы. Заверган сошел с жеребца и направился к переднему экипажу, в котором женщины хлопотали уже около его невесты. Подождал, пока поправят на ней наряд, всех утихомирил словом, и потом сказал всем, а прежде всего Каломеле:
— Пусть невесту мою не смущает, что мы пойдем между огней, — он кивнул на костры, которые разгорались и уже сильно полыхали. — Я буду рядом.
— Такие, как наша Каломелка, — вступилась старшая из сестер, — огонь не страшит. Она у нас непорочна.
Девушка ничего не сказала на это. Молча, потупила, смущенная улыбкой хана, глаза, молча пошла, когда хан взял ее за руку и повелел идти.
Сестра сказала правду: ей нечего бояться огня, охранника рода Завергана. Всем и каждому может поклясться: ничего плохого не помышляет против этого рода. Раз так случилось, что хан выбрал ее, то отец повелел быть с ханом, она будет в жилище, которое он назовет их домом и не причинит ничего порочного или зловещего. Идет неохотно — это правда, наперекор сердцу — это так, но когда уже должна идти, то идти такой, как мать родила. Поэтому прочь пошли страхи, негоже думать о них и брать на заметку, Небом клянусь: негоже! Вот только успокоить себя не в силах. Ибо такое может произойти: она сама не ведает, что принесет в жилище Завергана. Она ведь дочь чужого рода и чужих обычаев. Что если думает о себе одно, а на самом деле является другой? Огонь, как охранник дома хана, увидит это и не упустит такого, духи рода хана встанут против воли самого хана и прежде против нее. А станут — сожгут.