— Беда, хан! Утигуры пошли в нашу землю. Жгут стойбища, берут живность и пленных!
Не мог поверить тому, что слышал, и не хотел верить. Что они болтают, эти испуганные гонцы из далекого Онгула? Как это — пошли утигуры, жгут стойбища, берут плен? Разве хан Сандил не знает: пока муж его дочери ходит за рубежами своей земли, не кто-то там другой, жена кутригурского хана в ответе за эту землю? Но — козни, бедствия от злых заговоров?
— Вы понимаете, что говорите?
— Хотели бы не говорить, хотели бы не нести тебе этой черной вести, и что сделаем, когда то, что привело нас сюда, за Дунай, — правда?
— А что Каломель? Не сумела или не захотела позвать воинов, стать на защиту людей и земли?
— Звала, хан, но не дошел ее клич до ушей защитников. Нашествие было повсеместное и беспощадное, многие и опомниться не успели, не то, что взяться за меч.
Проклятье! Как же это могло случиться? Отец не учел, что в ответе за кутригурскую землю его дочь, и пошел против дочери или же она была в сговоре с ним? Что его толкнуло на то и другое? Удобный случай: нет хана, можно поступать с его населением всяк, как заблагорассудится. А кровные связи? А угроза мести-возмездия? Думает, это так, легкий туман перед солнечным днем?
Ну, нет! У хана Завергана есть сила, чтобы прийти и сказать: нет! И есть здравый смысл, чтобы найти способ отомстить. Ты даже не представляешь себе, степной желтобрюх, какой может быть она, месть Завергана! Волком будешь выть, сожалея, змеей извиваться, ища спасения, но будет поздно. За эту твою жадность, за черные умыслы и еще за черные дела заплатишь сторицей!
Таким вышел он перед воинами своими и сказал притихшим, при его словах, воинам:
— Слышали, что учинил с нами хан Сандил и его жадные до поживы вороньи стаи?
— Смерть за это! Месть и смерть!
— И я говорю: месть и смерть! Можно понять недруга: он дышит злым духом, от него не стоит ждать ничего, кроме зла. Можно понять супостата: он потом и стал им, чтобы не думать о благе, заботиться о черных намерениях и черных делах. А как понимать тех, которые простирают перед нами братские объятия, а впрыскивают змеиный яд? Может быть таким прощение и пощада?
— Нет и нет! Месть и смерть! Месть и смерть!
— Вы доказали хану своему и кметям своим, какую имеете твердую руку и какое стальное сердце. Вон как широко размахнулись на ромейских землях, какого ужаса нагнали на прославленных в сечах ромеев. Под вашим ударом могли рухнуть Длинные стены, мог задуматься и думать, чем откупиться, сам Константинополь. Но, не то время, кутригуры. Нам возвращаться надо и быстро, ответим ударом на удар. Силу имеем! Сила, после одержанных здесь побед, считайте, удвоилась, ибо удвоилось число лошадей в рати, есть живность, а воинов на тех лошадей найдем в своей земле. Поэтому и повелеваю: достаточно тешиться чужими женами и чужим вином. На коней, кутригуры! Кровь кровных и судьба кровных зовут вернуться на Онгул, сердце и ум повелевают: месть и смерть!
— На Онгул! На Онгул! Месть и смерть! Месть и смерть!
IX
Хану не надо было теряться в догадках, что заставляет кутригуров размахивать бичами и быть одинаково жестокими, как с обессиленным в пути скотом, так и с пленными ромеями. Как из-за одних, так и из-за других они не могут ускорить ход, а желание ускорить его рвется из каждого и рвется мощно. А как же, такая тревога и такие страхи посеяны в их сердцах. Кому не захочется пустить вскачь коней, не парасангами-переходами мерить обратный от ромеев путь. Одного днем и ночью не оставляло смятение, что с девственницей, которую оставил на Онгуле и должен был взять сразу по возвращении на Онгул, другого — страх за жену, детей, всего, что имел в стойбище и не уверен теперь, найдет место, где стелился дым от обжитого, перед этой бедой, стойбища. Хорошо, если старейшины рода и жена были осмотрительными и успели спрятать, если не всех и все, то хотя бы себя, детей в нехоженых степях. А если не хватило осмотрительности или случилось так, что утигуры пошли всей своей силой и не оставили не только нехоженой степи, даже надежды на тайник? Как повел себя род, и что сделалось с родом? Встали на защиту себя, тех, что не могут защищаться, и выстояли или упали убитые, пошли, кто не убит, в излучину за Широкой рекой, а оттуда — в землю, где много золота, а сила и разум раба — нива, на которой выросло состояние купающихся в золоте? О, Небо! Как можно стерпеть такое и стерпится ли? Думали: утигуры — кровники, за утигурами — как за крутыми горами. А смотри, как обернулось.
Тяжелый бич знай, взлетает у кого-нибудь над головой и падает, куда попадет — на голову опрометчивому ромею-пленному или доставалось задыхающейся непоеной и некормленой твари. И ромей, и скотина ускоряют от того удара ход, цепляют обессиленными ногами перетертую в прах землю, давят на сородичей, и тем, и другим, ничего не остается, как проникнуться страхом удостоиться бича, сбивали без того сбитую пыль.