Вот только создание многочисленных чехословацких частей саботировалось, несмотря на ясно выраженную волю Верховного Главнокомандующего — у сановников, получавших мзду из Лондона и Парижа на этот счет были тогда иные указания. «Лед тронулся» лишь в конце шестнадцатого года, когда иссяк напор наступления, предпринятого Юго-Западным фронтом под командованием генерала Брусилова. Одну сформированную бригаду развернули в две, а летом семнадцатого года решением Временного Правительства число увеличили до четырех. А это уже целый армейский корпус из двух полнокровных дивизий. Могли бы и втрое больше — полтораста тысяч чехов и словаков изъявили желание сражаться против Австро-Венгрии, став «скверными» подданными нового кайзера Франца.
Офицерский состав был в большей части русским по своему составу, чехи и словаки имели скромные чины поручиков и капитанов. В полки корпуса старались уйти все те, кто ненавидел большевиков в частности, и революцию как таковую в целом. Эти новые добровольцы желали продолжения войны с немцами до победного конца. Отборный человеческий материал, закаленный в горниле трехлетней войны, умеющий не просто воевать, а хорошо сражаться, самоотверженно, с отрешением — а потому опасный. И что хуже всего — прошедшие с ними бои чехи и словаки им верили, а потому были готовы пойти куда угодно.
Проблема была только в оснащении и вооружении формируемых чехословацких частей — в охваченной смутой России начался самый натуральный бардак, сразу отразившийся на фронте. Солдаты устали от войны, а после «приказа номер один» регулярная армия стала превращаться в митингующую вольницу, не горевшую желанием «положить свой живот на алтарь революции», и тем посмертно заслужить «свечу немеркнущей славы» в память о положенной за интересы «министров-капиталистов» жизни. Широко разрекламированное июньское наступление провалилось не просто с треском — оно закончилась настоящей катастрофой.
Немногие «ударные» части, сформированные по приказу главнокомандующего, генерала Лавра Георгиевича Корнилова прорвали фронт австро-венгерских армий, вот только их жертвенный порыв не был использован. Армия не желала воевать, в дивизиях выносили соответствующие резолюции, дезертирство приобрело широкий размах, а потому его стали стыдливо именовать в газетах «само-демобилизацией», ведь неудобно называть «защитников революции» трусами и шкурниками.
Чехи и словаки всех четырех полков прекрасно проявили себя в начавшемся наступлении — в отличие от русских у них была четкая мотивация, ведь они сражались за создание будущей собственной республики. Дрались яростно, насмерть, в плен не сдавались — раненые подрывали себя гранатами, стараясь изувечить лицо, но не сдаваться в плен. И причина такой жертвенности была обоснована — попавшие в руки австрийцев или венгров славяне считались изменниками, со всеми вытекающими отсюда жестокими последствиями, причем семьи сразу попадали в проскрипционные списки. Так что пощады никто не ждал — воевали яростно, проливая кровь на русской земле, заслужив в боях соответствующую репутацию. Заставили себя уважать!
С приходом к власти большевиков и заключением последними в Брест-Литовске мира с Германией и Австро-Венгрией, сорок пять тысяч чехов и словаков, личный состав двух дивизий, оказались в ужасающей ситуации, чреватой разными сложностями и скверными для них последствиями. Выбора для них практически не было — или разоружиться и дружными колоннами снова последовать в лагеря для военнопленных, из которых и так с трудом вырвались, либо перейти на сторону большевиков, которые направили по полкам своих агитаторов. Вот только уговорить удалось всего несколько сотен — радикальные революционные идеи разбились о национализм и мелкобуржуазные интересы чехословацкого воинства. Последнее мечтало о «самостийности» в карпатских горах, которая была утрачена еще в эпоху гуситских войн, когда боевые повозки «таборитов», воевавших под началом слепого полководца Яна Жижки, наводили ужас на крестоносцев.
Выручило наступление германских войск на рухнувшем Восточном фронте. Чехи отходили с боями, и большевики поневоле пришли к выводу, что надо от них как-то избавиться — «пламенной» агитации с последующим разложением «братушки» совершенно не поддавались. К тому же они вышли из-под русского командование под «крылышко» Антанты, и ситуация окончательно стала практически нерешаемой.
Германский посол в Москве фон Мирбах требовал разоружения корпуса и его интернирования, вот только как это сделать технически захватившие власть большевики не представляли. Старая армия уже разошлась по домам, мужики прихватили винтовки, чтобы делить помещичью землю, а новая, уже «рабоче-крестьянская» только формировалась, и ее части были очень «сырыми». Да и как полезть в драку на откормленную ораву бывших пленных, вооруженных до зубов и имеющих сверхкомплект русских офицеров, которые, не желая принимать советскую власть, живенько «перекрестились» в «братушек». Большевики потребовали их выдать, или уволить, но получили в ответ категорическое «нет».