— Придут сибиряки, живо порядок наведут! Они люди суровые — видывал, когда с японцами воевал.
— Это надо же — воевали с германцами, воевали, замирились, а теперь сызнова с ними на брань выходить⁈
— Лучше своим кровь пускать, борода многогрешная? Так с германцем сподручнее будет, если всем миром навалимся. Кайзер уже на издыхании, говорят — слаба кишка со всем миром сражаться в одиночку.
— Голод на неметчине лютый — все, кто из плена возвращается, о том говорят. Брюкву вместо хлеба дают — у нас до такого не дошло…
— Скоро дойдет — жрать будем пареную репу и радоваться. Ничего не купишь, а то, что из-под полы продают, трудно взять — деньги не берут. Все на мену, пальто за три каравая отдай. Вот картошку копать начнут, легче станет — маслица конопляного али льняного токмо нужно.
— Какое масло⁈ Лампады и те давно пустые!
Павел Яковлевич пробивался через толпу рабочих — там вовсю судачили, причем недовольство сквозило в словах у каждого. Объявленная «диктатура пролетариата» вызывала сильнейшее недовольство у этих самых «пролетариев». Национализированные большевиками заводы закрывались один за другим, работники оставались без куска хлеба. Многие возвращались обратно в деревню, где жизнь до последнего времени была лучше — по крайней мере, не впроголодь. «Отходников» здесь везде хватало, это не Петроград, где заводских рабочих было много. Там для большевиков наступали страшные дни — потерявшим работу людям стало трудно уже не жить, выживать. А потому создавались советы фабричных уполномоченных, начались забастовки — большевики ответили закрытием заводов, насилием, запретом на выборы представителей эсеров и меньшевиков. Видимо, предчувствуя такой накал, Совнарком и перебрался из Петрограда в Москву, где так называемой «рабочей аристократии», то есть высококвалифицированных работников получавших до революции большие заработки, было относительно немного. Но и здесь та же напасть — кроме военных предприятий нигде было нельзя найти для себя работу, а для семьи пропитание.
Оставшиеся на фабриках и заводах люди оказались перед выбором — или побираться, перебиваясь случайными заработками, становится кустарями, либо идти в «красную армию» — там хоть паек семьям выдавали. Но лучше в «продотряды», что отправляли в зажравшиеся деревни, выбивать из крестьян хлеб для голодающих. И многие шли, брали в руки винтовки, хотя страшно было — на войне ведь убивают, да и сами крестьяне волками смотрели на тех, кто лишает их выращенного урожая.
Да и не хотелось драться со своими, хотя большевики без устали призывали рабочих подняться на войну. Везде были развешаны плакаты, где говорилось, что «мир капитала удушит пролетария», а помещики, спят и видят, как вернутся обратно в сожженные усадьбы, и отберут у крестьян землю. А их самих будут без всякой жалости пороть, как в «первую революцию», и потому с юга идут казачьи полки «нагаечников».
Вот только в последние дни этому уже не верили, и Михайлов радовался, что он приложил свое умение агитировать, и пускать слухи. Все же после долгих совещаний, собравшиеся в Самаре члены «Комитета Учредительного Собрания» постановили всю помещичью землю признать за крестьянами. Без всякого выкупа, и со сложением всех числящихся недоимок, но с отдачей хлебом по установленным нормам налога, если наделы захотят выделить. При этом в законе было сделано немаловажное уточнение — земля передается в первую очередь малоземельным крестьянам. А отнюдь не выделившимся из общины «пореформенным» хуторянам или зажиточным односельчанам, которых именовали «кулаками». Ведь именно последние стали главными инициаторами захвата помещичьих земель, им же и достались лучшие куски. Так что «мироеды» будут ворчать как злые псы, из пасти которых будут вытаскивать здоровенные кости.
Эта реформа была объявлена под сильнейшим нажимом Сибирского правительства, ведь все преобразования там проводились с упором на «простого» человека, благо помещиков отродясь не было, земли хватало, а капиталистов самая малость, да и те с петербургскими и московскими воротилами связаны. Так что в Самаре возникли стойкие опасения, что «Комуч» крестьяне попросту разгонят, а прибывающие на фронт сибиряки их в этом поддержат. А так как сила была за батальонами под бело-зелеными знаменами, то всем стало ясно, на кого «куры записаны».
Будучи товарищем министра внутренних дел, Михайлов хорошо знал внутреннюю ситуацию в Сибири. Большевицкое сопротивление было сломлено очень быстро, а за подполье принялись всерьез — народа не так много, все друг дружку знают, так что арестовывали большевиков одного за другим, доносов на них с избытком хватало.