Вместе с солнцем пропали и остатки дневного тепла, ветер вольно свистел меж приземистыми домишками и был бесчеловечно ледяной, и пока Ксандер добрался до трактира, успел охладиться до препаскудного состояния легкого одеревенения и губной синевы.
Владелец «Сазана» встретил возвращение Ксандера с сумрачным недоумением.
— Чего это еще? — спросил он, подозрительно глядя на его ношу.
С трудом сдержав неприемлемый в обществе громогласный чих, Ксандер с достоинством расправил плечи.
— Ваши безграмотные пилигримы еще гостят у вас?
Трактирщик явно успел позабыть собственную выдумку, потому как на лице его отразилось совершеннейшее недоумение, затем сменившееся на «ах да!» и упрямо насупившиеся брови.
— Гостят! Только чего это они безграмотные?
— Грамотные были бы — так сказали б вам, что у вас на вывеске чушь написана. Сазан — это карп, рыба. А крылья есть у фазана.
Хозяин помолчал секунду, а потом ругнулся себе под нос.
— Вот ведь!.. Ирод сестрин сынок-то каков, надурил меня байками своими, а сам перепутал все, что мог!
Ксандер развернул к нему свой рисунок.
— Это вам. К вывеске добавить.
Трактирщик долго разглядывал изображение, взметнув брови под самый платок на лбу, потом захохотал.
— А сам-то ты чего, не дурень, что ли? Чего рыбе крылья-то нарисовал?
— Что намеренно неверно, то уже не ошибка, а особый шарм! — со всей твердостью сообщил ему Ксандер.
Так о своих неровных бровях говорила Нетта, первейшая столичная красавица, в которую он однажды, как и все, побывал влюблен. Трактирщик же шевельнул собственными бровищами — и снова засмеялся, но на сей раз это был вполне доброжелательный звук.
— Вот же ж, а! — покачал он головой. — Ладно, столица, неси вещички наверх, вторая комната вправо от лестницы. Три деньги за ночь, едово в счетец учтено. А за это твое рукомесло честную пинту поставлю, ладная вышла мазня!
Еще вчера Ксандер не смог бы и представить, что однажды будет так счастлив услышать в адрес своего творчества слово «мазня».
Глава 3
По окну второй комнаты вправо от лестницы барабанил дождь. Сквозняк подергивал облезлые кисточки на занавесках и гонял по полу пыль. За стенами «Сазана» грохотало, то и дело молнии секли сумрак комнаты белым сквозь щели в ставнях. Вчерашняя пинта, заработанная «рукомеслом», оказалась на удивление крепкой и, увенчав собой и без того нелегкий день, совсем свалила Ксандера с ног. Даже лютующая снаружи гроза не сумела его толком добудиться. Снилась же ему исключительная дрянь: разбитое зеркало, из которого с визгливым звоном сыплется на пол волна осколков, светящиеся в темноте звериные глаза и мечущиеся на ветру красные охотничьи флажки, превращающиеся в пламя, и пламя это горит и трещит, растет, ползет ближе, а он лежит в заколоченном ящике, колотит в крышку кулаками и никак не может выбраться.
— Эй!
Ксандер дернулся и с грохотом вывалился из ящика куда-то в бездну, а затем увидел прямо под носом пыльный дощатый пол и чьи-то ноги в мокрых сапогах с налипшими на них травинками. Он торопливо поднялся, пригладил волосы, одернул одежду и обнаружил, что перед ним стоит та самая Сорока, вступившаяся за Васика на суде.
— Ду’ала, де добужусь! — невнятно воскликнула она. — Ты приехад спать или дело дедать?
Говорила она сильно в нос и то и дело пыталась кашлянуть — не прошло купание в ледяной воде без следа.
— Не помню, чтобы вас звал, — недружелюбно ответил Ксандер, с трудом поняв суть вопроса. — И чтобы знал, как звать.
— Бедя Дадой зовут, — пропустив мимо ушей его сарказм, сказала девушка. — И я здаю кое-что насчет Анники.
Очередной удар грома сотряс трактир. Сорока с непонятным именем — не то Лана, не то Ада — положила на ящик возле кровати воздушный красный лоскут. Ксандер осторожно взял его, поднял к глазам. Конечно, это могло быть что угодно, какой-нибудь очередной охотничий флажок для волков с острым чувством прекрасного — в этот раз он побоялся спешить с выводами — но куда больше это и в самом деле походило на лоскут того платья, в котором Анника изображена была на портрете.
Чтобы не дать девчонке важничать, Ксандер спросил для начала не о принесенной ею улике.
— Ты рисковала жизнью ради Васика. Кто он тебе, родня? Жених?