Углубившись в сырой, пахнущий мхом и тлеющими листьями подлесок, Сорока уверенно свернула с тропы и вскоре остановилась перед мокрым кустом орешника.
— Вот здесь был лоскут, — сказала она. — Висел на ветке.
Ксандер внимательно оглядел несколько сучьев, на которые она указала неопределенным взмахом ладони.
— Именно здесь? Ветки хрупкие, трудно зацепиться за них так, чтобы оторвать лоскут, — пробормотал он. — Ткань тонкая, конечно, но… Говоришь, он висел? Был нанизан на сук? Намотан на него?
— Я не помню, просто висел. Примерно на такой высоте. — Сорока показала, на какой.
Рукавов у алого платья Анники не было. Значит, оторваться лоскут такого размера мог разве что от подола. Чтобы зацепиться подолом за ветки на уровне плеча, нужно было ехать верхом. Ксандер как мог тщательно изучил землю вокруг куста, не пожалев пальто и брюк, немедленно вусмерть перемазавшихся грязью, но ни следа копыт не обнаружил. Это было ожидаемо: после ночного ливня пропали даже дороги, что уж говорить о следах. Все лошади в усадьбе Анники оставались в стойле, так сказал Трифолий. Верхом был кто-то другой, он и вез Аннику?
Сорока не дала ему об этом поразмыслить.
— Не в лоскуте дело! Вон там, смотри, — нетерпеливо воскликнула она и указала на дерево возле орехового куста. Дерево это было березой, кривой, придавленной к земле ветвями соседних лесных великанов, и на ее белом стволе, полусмытое ливнем, побуревшее, но все равно страшно очевидное, виднелось смазанное багровое пятно.
— Это кровь, — тихо сказала Сорока. — Анникина. Ее платье, значит и кровь ее! А вон там, за мостом, с самого краю городища, дом Васика. Если б нашли этот след к нему так близко, никогда бы не поверили, что он не виноват. Потому я не сказала никому.
— Его как будто специально оставили здесь, это пятно, — поразился Ксандер. — Единственная береза на весь подлесок, да еще и место на ней так выбрано, что дождь не смоет…
— Может, и правда нарочно, может, она верила, что ее станут искать, изловчилась оставить хоть такой след, — предположила Сорока.
— Это если она не сама сбежала. — После фиаско с Ричардом Ксандер сам для себя незаметно утвердился в мысли, что Аннику не похищал не только бывший жених, но и вовсе никто.
— Она пропала в разгар праздника, в нарядном платье, без припасов, не взяв коня, а в комнате у нее разгром — похоже это на побег? — сказала Сорока, нетерпеливо глядя на Ксандера. — Да и в Пущу бы никто в здравом уме не полез ночью, уж Анника-то и подавно, она там с самого детства не бывала. А в лесу ее кровь! Чего тебе еще надо-то?
— Кровь может быть чья угодно, если это вообще кровь, — ответил на это Ксандер и с неохотой повторил ей свою уже озвученную Трифолию теорию: — Беспорядок в комнате мог появиться в результате ее спешных сборов. Случайно уронила лютню, чернильницу опрокинула со стола, все такое. А припасы она могла унести с кухни перед самым побегом — еды было наготовлено столько, что никто не обратил бы внимание на исчезновение пары пирогов. Лошадь она могла не взять намеренно — незаметно уехать труднее, чем уйти своим ходом: нужно было пробираться в конюшню, открывать ворота, да и с конем в поводу пробраться мимо толпы куда труднее, чем одной. Просто так, в никуда, убегать не стал бы никто, к тому же Ричард утверждает, что она наверняка была влюблена в кого-то — вот этот кто-то и мог бы ждать ее за пределами Городища с готовой для нее лошадью и вещами.
— А кровь? — напомнила Сорока.
Да, ничья кровь в эту схему не вписывалась. Ксандер промолчал, сосредоточенно разглядывая пятно. Брызг не видно, следов течения тоже, след выглядит так, словно к дереву прижались в испачканной кровью одежде. Хотя чего тут рассуждать после такого дождя… Но вот какова же была рана, раз крови столько? На ум ему вдруг пришли чернильные пятна на постели Анники. Он сказал Ричарду, что они маскируют кровавые пятна, не проверив этого, просто потому, что это предположение уж очень вписывалось в его тогдашнюю версию. Но что, если в этом он был прав, хоть в остальном и ошибался?