— Что желаете осмотреть? — спросил его градоправитель.
— Все, — значительно ответил Ксандер.
Они прошли через холл, скрипя прикрытыми выцветшим ковром половицами.
— Вот она, Анника, — сказал Трифолий, остановившись у последнего из портретов.
Ксандер подошел, взглянул и пропал.
Девушка на портрете полыхала маково-алым облаком пышного платья даже в смурной полутьме коридора, ищуще глядя куда-то поверх голов зрителей и будто прислушиваясь к чему-то слышному только ей одной в ее туманно выписанном серебристо-сером масляном мире. В волосах у нее блестела заколка в виде рябиновой ветки. Дриада, душа рябин… Встряхнувшись и выдернув себя из чрезмерно образного созерцания, Ксандер сосредоточился на фактах. Белокожая брюнетка, тонкие, нежнейшие черты лица, будто не кистью, а перышком писаные... Нет, на поэзию поворачивало неумолимо. Потому как Анника была до одури хороша.
— Портреты всегда льстят, — с напускным равнодушием сказал он.
Трифолий помотал головой.
— Может и так, да не в этот раз. Она прямо и есть, ну совсем как живая, будто не на рисовальчество, а в окошко на нее глядишь.
Ксандер решительно отвернулся от картины.
— Начнем с комнаты пропавшей. И созовите прислугу, я хочу поговорить с каждым.
Спальня Анники оказалась на первом этаже. Это была сумрачная, но красивая комната с тяжелой старинной мебелью и узким окном, наполовину витражным и на две трети занавешенным плетьми дикого винограда. Ксандер остановился в дверях и огляделся. Первой в глаза бросалась расплескавшаяся брызгами чернильная клякса на белой стене над кроватью. Туда швырнули чернильницу? На постели тоже чернильные пятна и бумажные обрывки, на полу, среди разбросанной возле открытого шкафа одежды, блестят какие-то мелкие стеклянные осколки, на одной из оконных створок сеть трещин, под окном — расколовшееся пополам расписное блюдо.
— Все оставили как было, когда она пропала, — робко сказала Ксандеру горничная. — То есть почти… Постель застелена была, кажется, и…
Ну конечно. Слуги и Трифолий со своими присными успели перевернуть здесь все вверх дном, и теперь точную картину уже не восстановишь.
— Платья так и были разбросаны? — перебил девушку Ксандер.
— Да. Может быть, она выбирала, какое надеть...
— Какое надеть для собственного похищения?
— Нет, на праздник, — объяснила горничная. — Когда ее последний раз видели, был ведь большой пир, она сама и устроила, для Киры, девушки одной местной. У той свадьба была, а денег справить не было, вот Анника и сделала ей праздник. Она сначала в лиловом была, вот в этом, а потом переодеться пошла, когда ей на юбку кубок опрокинули. И назад уж не вернулась.
— И во что же она переоделась?
— В красное. То самое, что на портрете.
Ксандер кивнул.
— То, что хозяйка не вернулась за стол, никого не удивило? — спросил он.
— Ну, это ведь не ее свадьба была... — настороженно, как будто боялась самой оказаться обвиняемой, ответила горничная. — Она все устроила, конечно, но пир-то был для Киры с женихом. На них все и смотрели.
Ксандер наклонился к вороху одежды, осторожно шевельнул складки ткани, пригляделся к посверкивающим, как снег, осколкам. На сливового цвета платье с вышитыми цветочными узорами в самом деле виднелся длинный бурый след высохшего вина.
— Проверьте, что взято из одежды и вещей, — велел Ксандер горничной. — В Столице бывали подобные дела. Как-то раз «похитили» сына одного банкира. Тот поднял на ноги весь город, а потом обнаружил, что вместе с мальчиком пропал мешок со сладостями из кладовой. Поискали получше и нашли обе пропажи на чердаке: мальчик обиделся, что ему вместо живого пони подарили игрушечного, и вздумал посмотреть, как нехорошие жадные родители без него жить станут.
— Ну уж вы сравнили! Барчонка капризного и взрослую девицу! — обиделся Трифолий.
— И все же проверьте, какая одежда не на месте. Если отсутствуют теплые вещи, одежда на смену, драгоценности или памятные личные вещи, похищение таковым выглядеть перестанет.
— Это вам не очень поможет, потому как холодно было тогда, она на празднике была в теплом плаще. Надела его, небось, когда платье-то переменила, в нем ее и увезли, — сказал на это Трифолий. — А на смену не взято ничего, это вам Марша скажет.
И он указал на горничную. Та закивала. Временно оставив вопрос одежды, Ксандер повернулся от раскиданных платьев к окну. В углу возле него, прислоненная к стене, стояла маленькая лютня. Ксандер поднял ее и обнаружил, что кузов покрыт сетью глубоких трещин, как будто ею ударили по чему-то. А потом заботливо вернули на место... Он отошел к кровати и внимательно рассмотрел чернильные пятна на одеяле. Из-под подушки выглядывала книга. «Корзина сказок», прочел Ксандер на обложке. Книг здесь вообще было удивительно много для спальни: на дне платяного шкафа неровными стопочками лежали десятки потрепанных, явно многократно читанных изданий. Это были все больше стихи и сказки, но имелось и несколько новомодных романтических текстов и даже большой атлас Констелляции с гравюрами и иллюстрациями. Ксандер изучил бумажные клочки на постели. На нескольких виднелись смазанные чернильные следы, но разобрать написанное было невозможно. Вид этих обрывков напомнил Ксандеру его собственные поэтические потуги, результаты которых обыкновенно кончали жизнь именно в виде таких вот исчирканных клочков в мусорной корзине. Он заглянул под кровать и обнаружил у самой стены чернильницу в засохшей луже вытекших чернил.