Горничная, осторожно разбиравшая одежду, подняла что-то с пола и воскликнула:
— Тут записка!
Ксандер жадно обернулся к ней. Девушка подала ему исписанный быстрым, но красивым почерком листок.
— Это среди платьев было, — сказала она.
Энтузиазм Ксандера исчез, стоило ему взглянуть на бумагу: это оказалась не записка, а какое-то стихотворение, не то списанное откуда-то, не то сочиненное самой Анникой:
Не то. Не то. Как много трещин...
Что делать, склеить иль добить?
Как поступить с ненужной вещью?
Я знаю.
Страшно уходить,
Но надо. Голову теряя,
Как сделать шаг и где найти покой —
Не знаю.
Может, под землей?
Вскинув брови, Ксандер повернулся к Трифолию.
— После подобного стихотворения вы еще полагаете ее живой? — спросил он с наигранно циничной иронией, но сам внутренне вздрогнул, вспомнив девушку на портрете. Не хотелось думать, что искать и расследовать ему нечего, потому что она своя собственная жертва.
Градоправитель насупился.
— Коль тела нет, нечего и могилу копать, — буркнул он.
Ксандер повернулся к собравшимся в дверях слугам.
— Анника демонстрировала склонность к стихосложению? — спросил он.
Горничная, экономка и, видно, домоправитель, переглянувшись, покачали головами. Отложив листок, Ксандер повернулся к столику с зеркалом. На нем лежали щетки для волос, маленькая шкатулка и круглый эмалированный флакон — несомненно, духи. Ксандеру очень захотелось услышать их запах, но это было неуместное, да и, пожалуй, совершенно непристойное любопытство. Вместо этого он взял в руки шкатулку. Внутри обнаружились несколько золотых колец, украшенные синими камнями шпильки для волос и серебряный медальон.
— Драгоценности на месте, — сказал Ксандер, повернувшись к слугам. — Возможно узнать, взяты ли деньги?
— Не взяты, — вступил в разговор прежде молчавший седовласый домоправитель. — Семейный капитал сохранно пребывает в банке, имеющиеся в доме деньги все в кабинете и не тронуты.
— Следовательно, если у девушки не было припрятано никаких средств, она исчезла совершенно без денег, — резюмировал Ксандер и вернулся к столику.
Возле шкатулки на нем удивительно аккуратной кучкой были сложены какие-то осколки. Ксандер осторожно перебрал их. Это некогда была статуэтка, изображавшая, похоже, танцовщицу. Фарфоровые ручки откололись, край развевающегося платья тоже, а головы среди осколков не было — должно быть, раскрошилась совсем. Изнутри статуэтка была полая. Ксандер заглянул внутрь, перевернул ее, но наружу не выпало никаких разоблачающих предметов, только щепоть мелкой фарфоровой крошки.
— Кто видел Аннику в последний раз? — спросил он.
— Да кто ж разберется! — воскликнул Трифолий. — Народу-то полон дом был!.. Мы расспрашивали, вы не думайте, будто мы и вовсе не шевелились до вашего приезда. Анника веселилась со всеми, уже стемнело давно, а в саду все песни-пляски, столы с кушаньями там же выставили, погода-то тогда хоть и зябкая, но ясная была. Анника хозяйка же, всех должна была обойти, со всеми словом перемолвиться, чтоб никого не обидеть, так мы и не сообразили, кто был последний. Одно только точно помню — бард в тот день много песен сыграл, но Анника после «Краснорозинки» уже не танцевала. За столом посидела, блюдом с печевом обнесла гостей, смеялась много... А потом вот оно как вышло.
Ксандер задумчиво потер подбородок.
— Скажите, не приходило ли в день праздника каких-то известий? — спросил он. — Писем, записок? Может быть, кто-то сообщил о чем-то Аннике лично?
Слуги снова переглянулись.
— Ни почты, ни посланцев не было, — ответила горничная. — А говорила Анника много с кем, пир ведь был, а уж про что говорено было — как же узнаешь теперь.