— Может быть... Значит, нужно вернуться туда и искать Железо?
Они убегали со змеиной поляны сломя голову, не выбирая направления, и теперь запросто могло оказаться, что поляна эта лежит как раз между ними и рекой. Ксандер хотел было сказать об этом, но передумал. На сегодня им и так было достаточно неприятностей.
Разжечь костер удалось на удивление легко: Лада ловко высекла искры камнем и ножом, для растопки использовав найденное в кустах неподалеку брошенное птичье гнездо. Сгрудившись у огня, они вывернули карманы, инвентаризируя имеющиеся запасы. У Ксандера был носовой платок, несколько завалявшихся еще со времен Капустного дня орехов, шишка и револьвер. У Лады — горсть сухих ягод, перламутровая звезда и завернутая в платок половина пряника.
— Это тот самый, из Маковки? — удивился Ксандер. — Ты взяла его с собой?
— Не выбрасывать же было! — с некоторой воинственностью ответила Лада. — Еда все-таки. И хранится долго.
Ксандер с напускной бодростью подытожил:
— Есть еда, есть огонь — все не так плохо!
Лада усмехнулась. Она сидела как на иголках и дергалась всякий раз, когда ее касалась качнувшаяся ветка или даже шевельнувшаяся от ветра прядь собственных волос. Понаблюдав за этими мучениями, Ксандер снял пальто и, обойдя костер, отдал его ей.
— Я где-то читал, что змеи боятся всего шерстяного и пушистого. Здесь холодно, их не может тут быть, но если вдруг…
Неуверенно взглянув на него, Лада взяла пальто.
— Ты же замерзнешь.
Ксандер сел рядом, и она накинула пальто на них обоих. Раньше они, не сговариваясь, всегда устраивались по разным сторонам костра, напротив друг друга, и было очень странно сидеть настолько близко. На куртке Лады, на рукавах и боку, виднелись вдавленные точки, оставленные змеиными зубами. Глядя на них, Ксандер сказал:
— Там, у Лета… Ты спасла мне жизнь.
Говорить такое было тоже странно. Это была реплика для театрального героя, слишком громкая для обычной, настоящей жизни и потому звучащая так фальшиво...
— Я… Спасибо!
Лада взглянула на его перевязанную ладонь.
— Ты ведь тоже меня спас тогда. Вернула долг. — Наверное, у Ксандера что-то отразилось на лице, потому что она почти виновато добавила: — Конечно, я не… не думала тогда… не о долгах.
Они посидели с минуту в напряженном молчании.
— Тут нету елок, — наконец сказала Лада. — Не змеи, так бесы могут явиться.
Ксандер подумал о ее зеленых глазах и с непонятным порывом хотел было сказать, что волшебная хвоя у них всегда с собой, но передумал. В конце концов, едва ли заявление в стиле “от твоих глаз вся нечисть разбежится” прозвучит как комплимент. Лунный ущерб, в этом все дело, вот и лезет в голову неведомо что.
Вместо этого Ксандер дотянулся до кармана и вытащил подаренную Ладой шишку.
— Не придут, — сказал он, подкинув ее на ладони.
Снова повисла тишина.
— Та ягода сохранила, что Анника пела про Краснорозинку, про двадцатый год, — попытался Ксандер поговорить о деле. — Ей самой было ведь двадцать?
— Вроде как. Почти.
— С Розинки в песне нельзя было снять проклятие, если ей стукнет двадцать…
— С Анники тоже, видимо, — мрачно сказала Лада. — Проклятие пустоцветом помереть. Меня и то Эльза нет-нет да клюнет, а уж об Аннике только ленивый не судачил. Как она пропала — замолкли, конечно. А пока была жива, только немой не говорил, что она ума лишилась, коль Ричарду отказала. Как будто мы обязаны любить тех, кто всем соседям нравится.
— Мы?
Лада резко вздохнула.
— Да есть там, дома, один. Фил, градоправителев помощник. Красавчик, охотник, привык, что все за ним бегают, стоит ему пальцем шевельнуть. Я не бегала, но и не сторонилась, думала, приятели мы. Как-то летом я плавать пошла, одна, бросила одежду на берегу. Он как на грех мимо шел, подобрал ее, стал шутить, что отдаст за поцелуй, как в песнях всяких. Я отказалась. Тогда он сел на берегу и стал ждать, что я замерзну и из воды выйду. Может, и надо было выйти, запросто, как будто не важно это всё, шутка просто, но я струсила. И сидела в реке, пока ему не надоело и он не ушел. От холода я рук-ног не чуяла уже, еле одеться смогла. Дома отец отругал за то, что я должна была засветло вернуться, а явилась на закате. Я правду не рассказала. Боялась, что отец его прибьет за это. Или что нет, не прибьет. Что скажет, нету тут ничего такого, а я дура, сделала злодея из парня, которому глянулась, а надо было радоваться, как все другие. А чему радоваться? У нас парни добывают то, что их самих приукрасит, будто за дичью в лес идут. Эта вон хороша, коса с руку, грудь в ладонь. — Щеки ее зарделись, и она сердито договорила: — Все завидовать будут, значит надо! А вон та не красавица, зато мастерица, накормит-оденет, надо! Кому хочется — пускай так и живут, не мое дело. А я не хочу. Одной не так страшно, как с кем-то. Ну прибьют, шкуру подерут — это ладно, либо заживет, либо помрешь и мучиться не будешь. А когда кого в душу впустишь, может быть гораздо хуже. Вроде и жив, да лучше бы нет.