— Ты их сожгла. Не захотела, выходит?
— А если б и хотела, что с того? В твоем мире волосы стригут, чтоб красиво было, а не удобно, одеваются не чтобы жить, а чтобы одежда за них говорила, а словами говорят так, чтоб не понял никто. Я для таких, как ты, не существую. Как праздник урожая, сорняки в моркве и текущая крыша. И какие-то травки это изменят? Я, может, и верю в дурь во всякую, но уж не настолько.
Небритый и грязный, в рваной одежде и сбитых сапогах, Ксандер был сейчас чересчур дик даже для Сумерькова городища, а дома его и вовсе не пустили бы на порог. Дорогой, бесценный лоск сошел с него предательски быстро. А вот она по-прежнему считает его блестящим. Он вдруг подумал об Аннике, затравленной мнением чужих людей до безумия, вспомнил Столицу, своих знакомых, себя самого какой-то отдельной и посторонней личностью, способной думать, что крой пальто в самом деле что-то говорит о нем, как-то его определяет. Он не хотел возвращаться туда, не хотел возвращаться в прежнего себя, как не хочешь после бани надевать старую, пропотевшую одежду. Это было знакомое ощущение — оттуда же, из Столицы, так бывало, когда визит в плательную лавку превращает то, в чем ты пришел, в старье контрастом со своими безупречными, не тронутыми жизнью товарами. Вот только он и представить себе не мог, что в такое же старье однажды превратится вся его жизнь.
Сам не зная, что собирается говорить или делать, Ксандер шагнул вперед — и мир вдруг исчез, с коротким железным лязгом оборвался вспышкой нестерпимой боли и сгинул в черноте.
***
Красавица в плену чудовища, сверкают колья на дне рва, ревет пламя, ледяной дождь разит стрелами с небес... Он не справился, проиграл, сшибленным с коня рыцарем лежит на земле, и торжествующий зверь гложет его кости.
Нога. Отхлынув от разума, боль сосредоточилась в левой ноге, это ее грызло чудовище, крушило кости, рвало жилы. И рыдало.
Ксандер открыл глаза. Мир был кровав, о боже, неужели это он так истек кровью? Перед глазами качались расплывчатые пятна света, и, поморгав, он увидел наклонявшуюся над ним Ладу. Она бы понравилась себе сейчас, подумал он отупело, ее лицо все сверкает…
Он попытался приподняться, но ногу тут же рванула дикая боль и уложила его на место. Красные лучи заходящего солнца иглами впивались в лесную темноту.
— Что случилось?
— Это капкан, — простонала Лада. — Они везде здесь, под каждым кустом. Анника не знала про разбойников! Ты был прав, мы случайно натолкнулись на них, а они приняли нас за кого-то другого, кого сами ждали, потому сразу и не убили. Анникино испытание железом было здесь! Это расщелина, где охотились на Зверя, наставили капканов под каждый куст, чтобы уж попав сюда, он не ушел. Мы должны были пройти здесь, когда шли к реке, и если бы решили искать переправу, попали бы сюда еще тогда. А я... это я же хотела, чтобы мы вплавь, без брода... Если бы поняла, где мы были, вспомнила бы про это место, и мы бы не... — Она мазнула стиснутым кулаком по губам и носу. — Это я виновата!
Ксандер шевельнулся, и мгновенно боль нанизала его на свое острие, будто кусок мяса на вертел. В сумерках он толком не видел, во что капкан превратил его ногу, различал только железную скобу ловушки и смятые складки сапога под ней. Конечно, перелом, и зубцы капкана наверняка прорубили кожу. Будет заражение, если в ближайшее же время не очистить рану. Медленно, то ли зажмурившись, то ли ослепнув от боли, Ксандер дотянулся до капкана, изо всех сил дернул в стороны его железные челюсти и тут же вновь рухнул в беспамятный мрак. Надолго или нет, он не знал, потому что ничего не изменилось, когда он снова смог слышать и видеть. А услышал он, как Лада бормочет:
— Кровь соленая у всех… Не может быть, чтобы все было неправдой, чтобы ничего было сделать нельзя!
Звонко шелестнуло железом, и Ксандер увидел у нее в руках нож.
— Нет, нет, не надо, не смей! — Он дернулся к ней, несмотря на боль, но Лада стояла у него за спиной, он не увидел, что она делает, услышал только ее сдавленный вскрик и зажмурился от бессильного отчаяния, а потом совсем рядом раздался тихий угрожающий рык.
Она не от боли кричала, с облегчением понял Ксандер, и это было единственное, о чем он подумал, открыв глаза и увидев в шаге от себя легендарного Зверя из Пущи.
Огромный черный волк стоял на краю железной поляны и смотрел на них, пугающе, обманчиво неподвижный, но Ксандер понимал, что не успеет вытащить револьвер. Посветлело — луна где-то там, на несуществующем для Пущи небе, вышла из-за туч. В бледном свете блеснули клыки зверя и его глаза: большие и странно светлые, неправильные до мурашек, до встающих дыбом волос.
Или, может быть, ему это только показалось, потому что в следующий миг зверь рыкнул и прыгнул вперед, ногу Ксандера пронзила невыносимая боль — и все кончилось.