Глава 14
Под руками было мягкое, пахнущее чистотой и анисом, совсем не похожее на лес. Ксандер открыл глаза и обнаружил, что лежит, укрытый белоснежным одеялом, в незнакомой комнате с высоким темным потолком и огромными окнами напротив кровати. За окнами этими было небо, бледно-лиловое и красное вечернее небо с темным зигзагом соседних крыш внизу. Что-то знакомо потрескивало рядом, и, повернув голову, он уперся взглядом в стреляющие искрами угли в догоравшем камине. В ответ на движение боль цапнула за левую ногу, а с ней вдруг пришла и память. Лес, капкан, кровь соленая у всех. Лада! Зверь Пущи подбирается, скаля зубы… Ксандер рывком сел на постели, игнорируя проклятую ногу, и тут дверь его комнаты отворилась.
— Я рад, что ты очнулся, — сказал стоявший на пороге Ричард, хозяин Дубравы, и едва заметно улыбнулся своим изуродованным ртом.
Ксандер уставился на него, перестав что-либо понимать.
— Где я? — спросил он то единственное, ответ на что и так уже понял. — Где Лада? Она жива? Что…
— Вы оба живы и почти здоровы, и вы оба здесь, — ответил Ричард, успокаивающе подняв ладони. — Здесь — это в Сумерьковом городище. Девушка дома у себя. Ты — у меня.
Дубрава и Пуща, кошмарная, непонятная, безумная, казались Ксандеру настолько далекими друг от друга, настолько не принадлежащими даже к одной вселенной, не говоря уж о стране, что Ричард с тем же успехом мог бы объявить, что привечает гостя на луне или на том свете.
— Как? — только и смог спросить Ксандер.
— Твою лошадь обнаружили у меня в саду, — усмехнувшись, объяснил Ричард. — Оседланную, с полными сумками хозяйских вещей, но отчего-то без самого хозяина. Мне это справедливо показалось подозрительным. Я уже собрался на поиски, когда явился некий Макс из деревни Маковка и передал мне письмо. Я знал, как вас искать.
— Но как вы...Там же был… — Ксандер замолчал, вспоминая.
Огромный волк медленно подходит ближе, сверкают смертоносным белым, мокрым его клыки и еще страшнее — его глаза, странные, светлые, незвериные.
Ричард наблюдал за ним, он поймал тот миг, когда глаза Ксандера широко распахнуло понимание. И улыбнулся. По-настоящему, открывая зубы, мокро и бело блеснувшие в красном отсвете полумертвого очага, и причудливая игра света и тени растянула эту продленную шрамом улыбку в страшный звериный оскал.
— А ты не понял? — тихо спросил Ричард. — Это я был там. Это я — то чудовище. Я — зверь Безнебесной пущи.
У Ксандера пересохло во рту.
— Вы оборотень? — прошептал он.
Ричард усмехнулся.
— Оборотень, волколак, пораженный проклятием человек, принужденный носить звериную шкуру... А что, если все наоборот? Если это волк, проклятый необходимостью быть человеком? Со мной было так. Еще в те времена, когда чародеи жили на свете, мне не посчастливилось с голоду напасть на всадника, ехавшего через лес. Лошадь от испуга сбросила наездника, а наездником оказался чародей. Я ранил его, укусил за руку — разумеется, знай я, с кем связался, я предпочел бы собственную лапу отгрызть. В наказание он проклял меня, принудив принимать человеческий облик на каждом рассвете, чтобы ощутить на собственной шкуре человеческий страх. И я ощутил.
Ричард прошелся по комнате, крепко скрестив на груди руки.
— Обратившись человеческим детенышем, голым и грязным, не знающим ни слова на людском языке, я едва сумел унести ноги. Селяне, которые обнаружили меня, решили, что я не то оживший мертвец, не то еще какое-то бесовское отродье. Не могу их судить — зрелище я тогда представлял в самом деле жуткое. Но увы, тогда я не был в силах анализировать, оправдывать и понимать. Я был испуган, затравлен, а затравленный зверь нападает. Я запомнил, что встреча с людьми означает боль, и днем я прятался, а вот в темноте… Сила переходила ко мне. Забавно вышло: именно в человеческом теле я вел себя как зверь, а вот становясь волком, я был весьма близок к людям: страдал от воспоминаний, от одиночества и отвержения, от незаслуженных обид, разъярился и мстил. Убивал. Это продолжалось долго, мне невыносимо вспоминать насколько. Но я взрослел. Учился понимать, что ничего не подозревающий пастушонок в подлеске не гонял меня вилами, что он не должен отвечать за зло, причиненное мне другими из его вида. Учился видеть, что вид этот бывает не только плох. И тогда я встретил Аннику. Она и другие дети играли на опушке, я прятался в зарослях и наблюдал, но увлекся и попался им на глаза. Они испугались, хотели не то прогнать меня, не то избить. А Анника потребовала, чтобы они оставили меня в покое, и угостила меня ягодами. Ей было страшно, как и другим, я это чувствовал. Ведь я казался ей злом, да я и был им, в общем-то. Но она попыталась бороться со мной добротой. Единственная, первая. И во мне что-то изменилось тогда. Как будто проклятие чародея перестало быть проклятием. Должно быть, эта перемена была столь сильна, я так глубоко ее воспринял, что даже смерть того колдуна в годы охоты на чародеев не сняла с меня его чары. Обращаясь человеком, я стал наблюдать за людьми, слушать, пытаться понимать. Воровал одежду, мылся, учился говорить. Постепенно выходил все дальше из чащи, заговаривал с местными… Ты не можешь даже представить, как счастлив я был, когда первый, к кому я рискнул обратиться — странствующий подмастерье на дороге — улыбнулся и ответил мне.