Ричард усмехнулся, качнул головой. Ксандер молча слушал эту безумную историю и верил в нее, но чувствовал себя так, как будто все это не вправду, во сне.
— Когда грянула последняя война с горцами, я записался в добровольческую рать, — продолжил Ричард. — За свою шкуру драться я умел, но с оружием был не очень-то ловок. В бою за очередную горную деревушку тот самый подмастерье оказался в моем отряде и, закрыв его, я был ранен. Умер бы, истек кровью, но он вынес меня из боя. У меня не было имени, и когда спросили, как меня называть, я сказал, что рыцарем. Анника и те дети играли в рыцарей и бандитов, и я запомнил, что она была с тем, кто был у них рыцарем. Рот у меня был так разбит, что они толком не разобрали, записали меня Ричардом. И у меня появилось имя. В руинах города горцев я нашел немало ценного, это позволило мне обзавестись деньгами. Это было все, в чем я нуждался. И я вернулся в эти места, выдумал себе прошлое, даже заказал картины, портреты якобы предков, чтобы доказать — я такой же, как все, я не приблуда здесь, в этом мире, во мне нет никаких загадок. Разумеется, никто не связал меня с теми нападениями, а я сделал все, чтобы стать для местных человеком. По-настоящему. Я помогал всем, чем мог, покровительствовал, устраивал праздники, открыл школу, направо и налево раздавал деньги. Местные приняли меня, полюбили. Позволили думать, что я сумел хоть в какой-то степени искупить то, что творил прежде. А потом оказалось, что мне судьба была сюда вернуться, потому что вернулась и она. Анника. Взрослая, другая, но я с одного взгляда узнал ту девочку с жимолостью в карманах, с луком из ореховой ветки. Среди здешних я считался уже знатью, богачом, завидной партией для бедной дворяночки из не самой знатной семьи. Я виделся с ней на праздниках и балах, и она была все такая же, храбро настоящая, прекрасная.
Он замолчал, его нечеловечески синие глаза смотрели сквозь Ксандера полнолуниями тоски такой, что не снилась никакой волчьей стае.
— Ты должен был рассказать ей, — пробормотал Ксандер. — Аннике. Она же… Она с ума сошла оттого, что никто ее по-настоящему не видел, не любил, что для нее сказки не случилось. А она была, была ведь сказка, про спасение, про любовь, про преодоление тысяч преград, вот только настоящая, не весь этот безумный забег с препятствиями… Она была бы жива, если бы знала!
— Я не мог сказать ей, — прошептал Ричард. — Я был чудовищем, тем самым монстром, которым в ее родном городе до сих пор пугают детей! Но я знал — она меня спасет. Она ведь уже сделала меня человеком, осталось только стать им окончательно. Любовь красавицы спасет чудовище… Она как будто была рада нашим встречам, и семья ее, когда я просил у них ее руки, пришла в восторг, но мне казалось, что дочь свою они даже не спросили. И что она, хоть и приняла мое предложение, еще сомневалась. Ведь чуда еще не случилось, я по-прежнему оставался чудовищем. Я дал ей время, готов был ждать. И не удивился, когда она разорвала помолвку, когда пропала. Местные говорили о похищении, и конечно, я в это не верил, но пришел в Рябины ночью, в волчьей шкуре, обыскал весь сад, каждый дюйм под ее окном. Там не было посторонних запахов. Никто не похищал ее, это я понял, а значит, она ушла сама. Потому что позвал кто-то лучше, чем я. Мне было легко поверить, что такой человек есть. И я не стал ничего выяснять, не стал спорить с ее выбором. — Ричард был бледен, как мертвец, и когда при этих словах улыбнулся, это было жутко, словно вдруг улыбнулась каменная статуя. А потом он закрыл лицо руками. — Я не мог и представить, что же она выбрала на самом деле.
Люди, даже самые близкие, порой не понимают друг друга, а здесь понять человека пытался зверь. И не мог, конечно. Ксандер подумал о его разбитых часах под окном Анники. Разбитых в комнате, но лежавших в саду. Теперь уже не узнать, что же все-таки случилось на самом деле, но Ксандеру показалось, что он понимает. Вот она сидит в своей темной спальне, смотрит на часы, на неумолимо бегущую стрелку. Ей почти двадцать, жуткий сказочный возраст все ближе, песня только что напомнила ей об этом, а единственный вроде бы любивший ее человек запросто дал ей уйти, не пожелал бороться. Она швыряет часы на пол, но все-таки подбирает. Берет их с собой, но роняет в саду, не заметив этого во мраке. Никто не хранит памятки о ненужном человеке, так Ричард объяснил это. А значит, он вовсе не был ненужным.