В стороне виднелись запущенные угодья Рябин, сквозь заросли помаргивали огни в окнах дома. Что там будет теперь, интересно… В доме Эльзы тоже горели окна, а во дворе Дуба и Белки играли четверо детей. Издалека было не разглядеть, есть ли среди них тот мальчишка, кто последним из городища видел Аннику живой. Под копытами лошади захрустело: влево уводила тропка на кладбище, усыпанная защитными колючими камешками. Нужно будет передать кузине Веронике, чтобы насыпала себе таких возле кровати, тогда никакие призраки ночью к ней подберутся. Да и сапожнику нужно сказать спасибо. И сходить на пристань за табаком… А дальше видно будет.
Сизые сумерки накатывали со стороны Пущи, лед на смерзшихся лужах осколками зеркала летели из-под копыт Щучки. Ксандер почел за лучшее зажечь фонарь, чтобы потемну не загнать кобылу в какую-нибудь канаву. Ветер плескал серым морем трав на полях и сыпал редкими колючими искрами снега. Долгожданный снегопад… Возможно, еще не поздно для деревьев и посевов, о которых так беспокоилась Лада. Ему вспомнился вдруг тот давний сон, в первую ночь в Пуще: он шел куда-то по заснеженной земле и был счастлив, потому что нашел то, что искал. Он подумал тогда, что сон окажется вещим, а нашли они ту, кого искали, вовсе безо всякого снега… Из-за деревьев долетел далекий волчий вой, горестный и безответный. Нога ныла, предсказывая очевидную смену погоды. Что ж, он вышел из всей этой истории с самым настоящим волшебным свойством. Нужно было поторапливаться, успеть добраться до постоялого двора прежде, чем грянет буря, но вместо этого Ксандер пустил лошадь шагом, а потом и вовсе остановил. Чтобы самому себе хоть как-то оправдать эту остановку, принялся жевать волчий пирог из “Сазана”, но еда по-прежнему не лезла в горло. Сунув пирог обратно в сумку, Ксандер зажег папиросу.
Волчий стон взлетел последний раз и затих. История завершилась. История о двоих, уничтоженных собственным молчанием и чужими словами, неспособностью в самих себе отличить стекляшки от алмазов, поверить себе, а не другим. Ветер усилился, зашумел в кронах Пущи, как морской прибой. Снег сыпал все гуще, искрился в тусклом свете его фонаря так, что верилось — это в самом деле осколки сорвавшихся с неба звезд. Красивая сказка. В Сумерьковом городище вообще оказалось удивительно много красивого. Мэтр Монета говорил, что в этом и есть суть работы любого художника — подсказать тем, кто сам красоты не заметил, куда им надобно смотреть. Ксандер поднял воротник, защищая лицо от ветра. Он ведь знал теперь, куда смотреть. Так почему же, бес раздери, смотрит-то в другую сторону?
Ветер вырывал из легких спасительный запах табачного дыма, пропавшее кольцо оставило ему только голую холодную кожу, и привычное успокоение не наступало, память не набиралась достаточной силы, не грела. Неужели и этого он лишился? Память не грела, но образ деда возник перед его глазами так явственно, будто живой. Что он сказал бы? Осудил бы внука или понял бы, пожалел или посмеялся? Ксандер поднял голову к небу, едва видя сквозь густо сыпавшийся снег, но все равно всматриваясь, ища, пытаясь увидеть, как где-то там упрямо темноволосый старик с вишневой трубкой в углу рта улыбается и качает головой.
Что прожито — то твое, и всегда твоим будет, с моим табаком или без. А чужие слова — это только слова. Ни они, ни чары не действуют сквозь кожу. Нечисть не входит в дом, если ее не позвать. Так не зови ее. И не забывай, что кожа у тебя есть.
Ксандер потянул поводья так резко, что выронил фонарь. Развернул сердито зафыркавшую Щучку, послал ее в галоп. Может, это пирог так действовал — страх свой съел и все такое — а может, дело было в чём-то другом, но снег из вещего сна летел ему в лицо горстями звезд, а морозная земля звенела под копытами Щучки, как струны. В Пуще может быть все, и видения, и вещие сны тоже, ведь он все-таки сбылся, тот сон. Ну или сбудется через… сколько ему понадобится на то, чтоб найти в метели путь к дому красильщика.
Конец