— Так надо! — упрямо повторила Ассоль.
— Растолкуйте старому дураку.
— Ладно вам! Вы не понимаете! Мне нужен грандиозный скандал.
— Скандал всем нужен! — понимающе кивнул Валера.
— Хочу отомстить.
— Папе. За то, что он хочет вас убить?
— Вы совсем ничего не понимаете! — раздраженно бросила Ассоль, — Потому что ничего обо мне не знаете! Когда узнаете, когда я вам все расскажу…
«Упадете в обморок!» — мысленно закончил за нее Шагин.
— Упадете в обморок! — продолжила Ассоль, — Я об этом мечтала не один день. Вашу книгу будут раскупать, как горячие пирожки. Потому что в ней будет только чистая правда!
«Правда, да не истина!» — вспомнилось Шагину.
Он грустно усмехнулся, покачал головой и со вздохом спросил:
— Почему вы выбрали именно меня? Нашли бы какую-нибудь ушлую журналисточку… Она вам за половину этой пачки что хотите, напишет.
— Я читала вашу книгу. Эту… Забыла, как называется. Вот! Вспомнила! «Любовь на чердаке и летучие мыши»! Отпад!
— Мыши? — переспросил Шагин.
— Ну, да. Летучие. Классная книга.
Шагин понимающе покивал головой. Хотя, разумеется, не писал ничего подобного. Звездочка его явно перепутала. То ли с Дуней Петровой, то ли с Леоном Знанским. Подобная литература зона их творчества. Уточнять это Шагину почему-то в данный момент не хотелось. Ассоль мог дезинформировать только пресловутый Гармаш. Но Валере это просто не пришло в голову.
— Вы тот, кто мне нужен. Вы способны понять женскую душу. И написать правду. Мне очень подходит ваш стиль.
Шагин опять глубоко вздохнул. Едва ли звездочка шоу бизнеса что-либо петрила в литературных стилях. И вообще! Судя по словарному запасу, ее головка отнюдь не была обременена литературными познаниями.
— Вам что, деньги не нужны?
— Деньги всем нужны, дитя мое. Не понимаю только, при чем здесь книга?
— Ладно вам! Книга самое главное! — упрямо настаивала Ассоль.
— Ну! — теряя терпение, сказал Шагин.
— Мне важно чтоб никто ничего не знал. До определенного времени. Ни одна живая душа. Потому я не могу обращаться в солидные издательства. Что тут непонятно? Детали обговорим отдельно…
Валерий Шагин опять долго молчал. Смотрел почему-то прямо в пепельницу.
— В чем ваша проблема? Почему вы так нерешительны? Вы мужчина или нет? Вам деньги нужны или нет? Любой другой на вашем месте…
Да, да, конечно. Любой другой на его месте выжал бы из этой ситуации максимум. Прославился в веках и заработал бы две кучи денег. Мечты, мечты. Очевидно, с таким напором она вела переговоры со своими администраторами, организаторами, продюсерами, или как их там.
Честно говоря, Шагина слегка пугала ее неослабная сила воли. Он чувствовал в этой силе что-то недоброе, зловещее. Только потом, много позже, понял. Это была не воля к жизни, воля к смерти, к саморазрушению.
— Вам что, деньги не нужны?
«Вам что, деньги не нужны?» — гремело мощным эхом над проспектами, бульварами и шумными улицами мегаполиса.
«Не нужны, не нужны…» — отдавалось эхом даже в ближнем Подмосковье.
«Нужны, нужны…» — едва слышно, комариным писком неслось уже откуда-то из-за Истринского водохранилища, из-за деревьев писательского поселка.
Ассоль ушла. Шагину предложила заказывать что угодно. Все за счет заведения. Пухлую пачку зеленых, по-детски перетянутую желтой резинкой, оставила на столе. Шагин заказал себе почему-то бокал шампанского, которое терпеть не мог, и еще долго сидел в кафе совершенно один.
Он чувствовал, после той сумасшедшей вспышки у калитки своей полу завалившейся набок дачи ему наползла на глаза какая-то пелена. Все стало вокруг… Нет, не «голубым и зеленым». Все стало неясным, мутным, как на старой любительской фотографии, когда уже только изображенные на снимке могут разобрать и понять, кто, собственно, сфотографирован.
И естественно, что случается почти с каждым в его положении, и что особенно опасно, фантастически исказилось реальное восприятие окружающих людей. Знакомых, друзей, приятелей.
В основном, восприятие юной Марии Чистовской.
Он уже был неспособен, видеть ее такой, какой она была на самом деле.
Теперь, сидя в одиночестве в этом кафе, он вдруг с безжалостной резкостью осознал еще одно. Все его предыдущие поучения-наставления сыну не стояли и ломаного гроша. Последние годы Андрей просто терпел его покровительственный, порой чванливо-надменный назидательный тон. Молчал, не потому что нечего было возразить. При желании сын мог бы по пунктам разбить все установки, правила и нормы, внушаемые отцом. Разбить в пух и прах. Не оставить и камня на камне от его принципов «честного и порядочного человека». Андрей просто жалел, даже сочувствовал ему, наивному и непрактичному сверстнику своему.