Шагин тогда не нашелся что ответить. Недовольно поморщился и сделал вид, что занят потухшей трубкой. Но слова Андрея запали. Вот сейчас всплыли.
— Кем ты вообще хочешь быть? Куда думаешь поступать?
— До аттестата надо еще дожить, — как-то очень грустно ответил сын.
Эти слова Андрея, «надо еще дожить», несколько месяцев гвоздем сидели в голове Шагина. Уж очень безнадежным тоном произнес Андрей тогда эти слова. Неужели сын уже тогда что-то предчувствовал? Откуда он мог столь многое знать наперед? Шагин никогда не верил ни в какие предсказания, считал футурологию глупостью, к астрологии вообще относился с брезгливостью. А тут…
— До аттестата еще надо дожить!
Машенька стояла у окна кабинета Шагина и еще неодетая расчесывала свои длинные русые волосы. На ней была только валерина рубашка. Женщин любого возраста хлебом не корми, дай напялить на себя мужскую рубашку или свитер.
Шагин лежал в постели. Курил, смотрел на Машу.
Они еще не знали, что это их второе и последнее утро.
— Между прочим, осенью я выхожу замуж, — не оборачиваясь, вполголоса задумчиво сказала она.
В это мгновение ему показалось, он оглох. Сразу на оба уха. Он даже слегка потряс головой. Показалось, Машенька не просто произнесла эти слова, прокричала на весь поселок. Но он не оглох. Тому свидетельство, он отчетливо слышал бульканье холодильника на первом этаже. Старый «ЗИЛ» именно булькал. Его мотор не гудел, не бухтел, а именно булькал. Работал на последнем дыхании.
— Интересно, родители сегодня заявятся или нет?
— Что? — переспросил Шагин.
— Родители, говорю, сегодня осчастливят или у нас будет еще один день?
— Нет, не родители. Что ты сказала до этого?
Маша не секунду отвернулась от окна, быстро взглянула на Шагина.
— Странно смотреть на свой дом из твоего окна. Совсем другое впечатление. Я сказала, выхожу замуж. Разве я не говорила? Осенью. Уже все решено.
Шагин долго молчал. Рассматривал афиши на противоположной стене.
На одной афише большими буквами было написано, московский театр «Школа современной пьесы». «Поджигатель». Когда-то в этом театре шел спектакль по пьесе Шагина. Ниже висела еще одна афиша. Таганрогский драматический театр. «Любовь на базарной площади».
— Почему не спросишь, кто он? — не оборачиваясь, спросила Маша.
— Кто он? — тупо спросил Шагин.
— Отличный парень. Третьекурсник. Рост сто девяносто пять.
«Баскетболист! Как и ее отец!» — мелькнуло в голове Шагина.
— Родители очень богатые люди. У них крупный бизнес.
— Не сомневаюсь.
— Ты злишься?
— Нет. Просто очень неожиданно.
— Злишься, злишься, по голосу чувствую. А что ты хотел, Валера? Чтоб я вышла замуж за тебя?
— Нет, — медленно сказал Шагин. — Этого я не хотел.
Машенька закончила причесываться, собрала волосы в привычный хвост, зажала его резинкой и повернулась к Шагину.
Глаза ее были непривычно спокойными. У Шагина возникло ощущение, что они стали совсем другого цвета. Какого-то болотного.
Машенька подошла к тахте, присела на край, совсем рядом с Валерой.
Она как всегда, как обычно улыбалась. Вот только глаза…
— Я любила тебя всю жизнь. Сколько себя помню. И буду любить всегда. Этого у меня никто никогда не отнимет. У женщин так бывает. Вам, мужчинам, этого не понять. Ты моя первая и единственная любовь. Это навсегда останется со мной. Ты меня понимаешь?
— Пытаюсь.
— Выйти замуж за этого парня просто необходимо. Иначе уведут прямо из-под носа. Такой шанс выпадает раз в жизни.
— Да, да… — растерянно кивнул Валера.
— А с тобой мы еще будет встречаться. Этим летом. До осени… Потом… все! Я так хочу? Ты согласен?
Шагин молчал.
— Почему ты так странно смотришь?
Через два часа Шагин уехал в Москву. Весь день, мотаясь по душному пыльному мегаполису с издательскими делами, он продолжал мысленный диалог с Машенькой. Зачем-то отговаривал ее выходить замуж, прекрасно понимая, что это пустое. Приводил разнообразные доводы, даже кричал на нее. В этой воображаемой бесконечной сцене Машенька вела себя странно. Не возражала, не спорила. Загадочно и снисходительно улыбалась. Чем еще больше злила Шагина.
Валера чувствовал себя оскорбленным. Обманутым и униженным. Внезапная холодная расчетливость Машеньки, ее какой-то спокойный уверенный цинизм, с очаровательной улыбкой на губах, ушатом холодной воды окатили Валеру.
Но не охладили, не привели в норму. Еще больше разгорячили.