Песня возникала непроизвольно, как смех, вздох или стон, в ней не было слов, только мелодия, рожденная чувствами, наполнявшими Виолу во время ночных блужданий, когда она оставалась наедине с луной, звездами и… сказочным великаном, уснувшим на потухшем вулкане в стародавние времена. С тех пор великан просел в землю и окаменел, поэтому никто не мог разглядеть его среди застывших потоков вулканической лавы, местами поросших лесом. Никто, кроме Виолы. Она-то отлично видела исполина – его громадное могучее тело и бородатое лицо, – правда, лишь тогда, когда находилась в состоянии своего лунного сна. Этот сон менял в ней все – и зрение, и слух, и голос. Звуки рождались где-то под сердцем и летели далеко-далеко без всякого усилия, стоило лишь открыть рот, чтобы их выпустить. Они проникали даже под землю, достигая ушей гиганта, для которых и были предназначены. Это был заговор, если можно так назвать то, что не облечено в слова. Или заклинание. Нечто колдовское. Виола не могла объяснить себе, откуда ей это известно, но понимала, что своим пением укрепляет сон великана, которого стали слишком часто беспокоить в последние годы – толпы шумных туристов топтались по нему изо дня в день и могли однажды разбудить. Страшно представить, что будет, когда разгневанная каменная громадина вздыбится над землей – поселок уж точно сметет одним махом. А ведь вместе с великаном может проснуться и вулкан Гирвас, дремлющий в земных недрах от начала времен.
До строительства Кондопожской гидроэлектростанции великана надежно укрывала река Суна, и укреплять его сон не требовалось, а с того дня, как обнажилось речное русло, в этих краях стало опасно.
Случилось это, когда Виолы еще и на свете не было, но тогда песню пела ее мама. Она была того же возраста, что и Виола сейчас. В поселке ее дразнили Лунной ведьмой, боялись и ненавидели, хотя мама никогда в жизни никому не делала зла. Она только пела по ночам колыбельную для каменного великана. А до нее пела мама мамы, которую считали чуть ли не родственницей старухи Лоухи – злобной и могущественной колдуньи из мифической страны Похьолы.
Однажды к маме, когда она была юной девушкой, посватался состоятельный финн, приехавший в поселок по каким-то делам. Увидев ее, он влюбился без памяти. Спустя год они поженились и даже сыграли шумную свадьбу, – люди, хоть и не любили маму, но поздравить пришли всем поселком, ведь столы ломились от угощений и напитков, да и на финна всем было любопытно посмотреть. К тому же, люди думали, что ведьма, то есть – мама, вскоре переедет к мужу в Финляндию. Но финн вскоре после свадьбы уехал и не взял жену с собой. Пошли пересуды о том, что он ее бросил, узнав о ее колдовской сущности, маму снова начали дразнить и насмехаться над ней. Но финн вернулся и, хотя через пару дней снова уехал один, но стал часто приезжать и обещал вскоре увезти жену на новое место, обустройством которого как раз занимался во время своих отъездов. Когда родилась Виола, злые разговоры о ведьме совсем утихли. А потом «ведьма» вдруг исчезла вместе с годовалой дочкой, и безутешный финн обивал пороги домов в ее поисках, бродил по окрестным рощам, овражкам и берегам рек, но так и не нашел жену и ребенка. В поселке снова заговорили о колдовской природе пропавшей односельчанки, даже звучало предположение, что «ведьму вместе с бесенком старуха Лоухи к себе прибрала, увела своих кровных родственниц в пещеру, скрытую в глубокой штольне, чтобы обучить их самому черному колдовству».
Все это Виоле не так давно рассказал ее отец, вернее – отчим, но его даже мысленно не хотелось называть этим колким словом. Виола всем сердцем любила и его, и новую маму (ужас, как не подходило к ней едкое слово «мачеха»), и вначале думала, что история о других родителях – это просто сказка, придуманная отцом специально для нее, просто, чтобы развлечь и чуть-чуть напугать. Слушая его, Виола все ждала, что он вот-вот засмеется, расцелует ее в обе щеки, прижмет к себе крепко-крепко и весело шепнет в самое ухо: «Что, страшно тебе? Да шуткую я, шуткую! Наша ты, самая родная кровиночка, что ни на есть!»