4
Палатка — красная. Того же цвета и нити бусин, свисающие с потолка. Украшения болтаются настолько низко, что, когда мы встаем перед зеркалом, они почти касаются наших макушек. Воздух полон дыма. Я окутана им уже так давно, что обоняние почти не возмущается. Сирень заплетает мне волосы в десятки косичек и смачивает их водой, «чтобы получились локоны».
На улице уже гремит музыка. Мэдди сидит у входа и поглядывает в темноту. Я слежу за ее взглядом и успеваю заметить гладкую белизну чьего-то бедра и край тонкого платья. До меня долетают отчаянные прерывистые хрипы и судорожные вздохи. Сирень хихикает и мажет мне губы помадой.
— Это одна из Красных, — говорит она. — Наверное, Алая. Ей хочется, чтобы весь свет знал, что она шлюха. — Она выпрямляется и громко кричит в ночь: — Шлюха!
Ее крик перелетает через голову Мэдди, которая наблюдает за нами, набивая себе рот полусгнившей клубникой. Девица на улице вскрикивает и громко хохочет.
Мне хочется спросить, почему Сирень не волнуется за дочь — ведь Мэдди видит все, что происходит на улице. Но вспоминаю, как меня поддразнивали сестры по мужу. Они частенько раздевались в моем присутствии или выбегали в коридор в одном нижнем белье, чтобы что-нибудь друг у друга одолжить. В конце беременности Сесилия даже не пыталась застегивать ночную рубашку, так что ее живот всегда плыл перед нею. Наверное, когда растешь в окружении других женщин, всякая стеснительность пропадает.
Здесь мне полагается не выделяться, так что смущаться нельзя. Если мадам поймет, что я соврала насчет моих страстных романов, она вообще перестанет мне верить. Посему напускаю на себя равнодушие и слушаю объяснения Сирени относительно цветовой системы различий, которую мадам придумала для своих девиц.
Красные — это любимицы мадам: Алая и Коралловая живут у нее с младенчества, и она позволяет им пользоваться своей бижутерией. Также она разрешает им принимать горячие ванны и выдает самую спелую клубнику с грядки, которая разбита позади ее шатра. Потому что их блестящие глаза и длинные волосы приносят самый большой доход.
Синие — таинственные создания: Лиловая, Индиговая, Сапфировая и Голубая. Во время дневного сна они прижимаются друг к другу и с хихиканьем перешептываются. Но зубы у них темные и редкие, так что Синих выбирают те мужчины, которые хотят заплатить поменьше. Они редко задерживаются в задней комнате надолго. Мужчины овладевают ими быстро, иногда стоя, среди деревьев, или прямо в палатке, на глазах у остальных.
Есть и другие девушки. Множество цветов, сливающихся в одно грязное пятно. Сирень рассказывает о них, а потом прерывается, чтобы попросить Мэдди подать ей перекись. Мэдди с красными от клубничного сока губами ползет (я обращаю внимание на то, что она еле ходит) к целой выставке баночек, бутылочек и пузырьков. Найдя тот флакон, на котором написано «перекись водорода», она приносит его матери.
— Откуда она узнала, какой пузырек брать? — интересуюсь я.
— Прочла этикетку. — Сирень опрокидывает бутылочку с прижатой к ней тряпицей, а затем стирает у меня со щек румяна. — Она умненькая. Конечно, Ее Высочество (этот «титул» снова произносится со злобой) предпочитает ее прятать, считает бесполезной уродкой.
«Уродами» безжалостно именуют людей с генетическими пороками. Иногда в лаборатории, где работали мои родители, женщины рожали младенцев с дефектами: слепых, глухих или с какими-то физическими пороками. Но чаще всего среди них встречались дети со странным взглядом. Дети, которые так и не начинали говорить и не развивались, как все остальные. Чье поведение не объяснялось никакими генетическими исследованиями. Как-то мать рассказала мне про мальчика, который ночи напролет вопил от ужаса, вызванного воображаемыми призраками. А до того, как появились мы с братом, наши родители произвели на свет близнецов-уродов с такими же разноцветными глазами — каре-голубыми. Но те были слепые, не смогли научиться речи и, несмотря на все усилия родителей, прожили всего пять лет.
В приютах детей с признаками вырождения убивают — считают их пиявками, которые не смогут себя обслуживать. Если, конечно, те не умирают сами. Но в лабораториях уродцы — идеальные объекты для генетического анализа, потому что никто толком не понимает, как они устроены.
— По версии мадам, Мэдди кусает клиентов, — говорю я.
Сирень, успевшая поднести к моему лицу карандаш для глаз, запрокидывает голову и хохочет. Ее смех сливается с музыкой, чьими-то хрипами и окриком старухи, отдающей распоряжения одному из своих пареньков.