Судьбинушка у тебя такая.
СКАЗКА ПРО ЧАЙ: Сразу за нитяными вспышками прозрачного бабьего лета на город навалилась холодная ветерная непогодь, подкрашенная крапчатым дождливым небом с небольшими просветлёнными перекурами.
По мостовой, не особенно обращая внимание на всхлипывающие под ногами лужи, чуть ли не строевым чеканил человек в длинном кожаном — до пят — пальто с поднятым по случаю непогоды воротником, в надвинутой на глаза шляпе с большими обтрёпанными полями и помятой тульёй.
Обтрёпанный господин шагал к особняку, перегородившему жёлтым оштукатуренным боком добрую половину кривой худосочной московской улочки, за что и прозвище получил благозвучное: «Камень преткновения». Надо сказать, что в «Камне преткновения» частенько собиралась литературная братия отнюдь не христианского толку, поскольку богоборческую политику партии и правительства надо было донести в тёмные народные массы самым светлым и светозарным образом при помощи идеологически подкованных прорабов стройки, недостройки и перестройки человеческих душ.
Причём, большинство писак малого, среднего и не крупного пера готовы были души свои «перековать на орала», лишь бы вовремя да поближе подпустили к сытному литфондовскому корытцу. И ковались будущие перековщики душ в этом самом писательском вертепе, уча и поучая друг друга за рюмкой чая, кулаками вышибая истину из пыльных толстовок товарищей, витийствуя зело притом.
Банкетный зал «Камня преткновений» привычно зудел по-шмелиному на разные голоса, так что вновь прибывший быстро вписался в тему, ничем особым не выделяясь, не обращая на себя внимания. Новобранец примостился за свободным столиком, покрытым аляповатой заляпанной соусами и вином скатертью, на который водрузил принесённый с собой картонный планшет, размером превышающий столешницу.
Развязав тесёмки, освобождая свою ношу от картонных вериг, незнакомец поминутно отдёргивал руки, будто обжигаясь, но снял-таки и благополучно отправил далеко в угол ненужный уже планшет. На столе осталась лежать алтарная икона с изображением Николы Мир Ликийских чудотворца.
Пришелец давно уже растворился в надвинувшемся облаке табачного дыма, сверкнув на прощание озорными глазами из-под обтрёпанных полей своей необъятной шляпы, но никто из присутствующих, занятых исключительно собственными гениальными произведениями и не менее гениальными мыслями, посетившими вдруг ужасно гениальные головы, не обращал на икону внимания. Возможно, выходка незнакомца так бы и окончилась ничем, поскольку кто-то из классиков уже оставил, походя, на иконе кружку недопитого пива, кто-то из полуклассиков уже об угол доски потушил папироску «Прибоя», но… Но без женщины и тут не обошлось, поскольку должен же кто-то крутоумным, туполобым мужикам подбросить яблочко раздора.
— А-а-а-а! Глядите, гадость какая! — заверещала довольно мясистая модно раздетая корова. — Кто сюда это приволок?!
Накуренный монолит атмосферы «Камня преткновений» качнулся в одну сторону, в другую… Ароматы «Герцеговины флор», «Прибоя», «Казбека» и ещё десятка папиросных вариаций слились в одну общую атмосферу. Мирный ход мирной истории был нарушен. К столику стали собираться маститые и не очень, но каждый на глубину своей масти считал возможным резюмировать происшествие:
— Да уж, кто-то нам действительно свинью подложил.
— Этого только не хватало!
— Хм… какая большая. И талантливого письма, надо сказать. Жаль, художник свой талант использовал не по назначению.
— Какое назначение? О чём вы говорите, товарищ! Выбросить эту мазню на задний двор — и дело с концом. Там истопник определит её куда надо.
— Товарищи! Зачем истопник? Давайте лучше сами истопниками поработаем. Давненько мы наш сорокаведёрный самовар не растапливали. Не пора ли почаёвничать да за жисть покалякать. А из доски-то такая лучинушка для самовара выйдет — сказка!
Толпа писарчуков оживлённо загудела, как потревоженный осиный улей.
— Виссарион! — перекричал общий гуд тот же голос, обращаясь к кому-то из толпы, теряющемуся в задних рядах, — А не порубишь ли ты, товарищ, эту доску на чурочки для самовара?
— Легко, — пробасил Виссарион и, раздвигая могучим животом маститые тушки писателей, протиснулся к столу. — Легко! Нонешний чаёк посвящён будет имажинистскому сословию. Идёт?!
— Даже едет! — пискнула какая-то авантажная пионэрка. — Ой! Ужасно хочу чаю! Ужасно!
Кто-то уже, воспользовавшись всеобщим отвлечением от собственных дел, пытался привлечь внимание общества к себе-любимому, кто-то просто рассуждал в пространство о неразделимости миров и сословий, а те, что пошустрее да поухватистей, тащили к камину огромный клубный самовар, труба которого крепилась к дымоходу камина.