— Когда этот черный ублюдок уже был у нас в руках, ты позволил ему уползти.
— Кадакитис потерял к нему интерес, — пожал плечами Темпус. — Такая перемена объясняется, очевидно, появлением этих таинственных эскадронов смерти, с которыми твои люди никак не могут разобраться. Если твоя команда не в состоянии разыскать Джзбала или выследить ястребиную маску, которая у него на связи, я решу этот вопрос иначе.
— Нашей главной надеждой по-прежнему остается Ишад, женщина-вампир, которая живет на Перекрестке Развалин. Мы заслали к ней раба в качестве приманки, и потеряли его. Она, как хитроумный карп, заглатывает наживку, но не трогает крючок, — губы Крита скривились, словно его вино внезапно превратилось в уксус; от этой гримасы аристократический нос загнулся вниз. Он провел рукой по коротким жестким, как перья, волосам. — Что же касается наших совместных действий с ранканским гарнизоном, то здесь тоже провалов больше, чем успехов. Само словосочетание «армейская разведка» лишено смысла, так же как, например, «Мигдонианский Альянс» или «Программа Умиротворения Санктуария». Головорезы, которым я плачу, уверены, что бог мертв, и скоро за ним последуют все ранканские боги. Эта ведьма — или, скажем, некая ведьма — распускает слухи о мигдонианских освободителях, которые принесут илсигам свободу — простодушные верят. Тот сопливый воришка, с которым ты подружился — либо вражеский агент, либо жертва пропаганды нисибиси — он рассказывает всем и каждому, что сами Илсигские боги сообщили ему о низвержении Ващанки… я бы предпочел, чтобы он замолчал навсегда, — Крит поднял глаза и выдержал пристальный взгляд Темпуса.
— Нет, — ответил тот, а затем добавил. — Боги не умирают; умирают люди. Мальчики умирают во множестве. Этот вор, Заложник Теней, не представляет для нас угрозы. Он просто запутавшийся, полуграмотный юнец, суетный, как все мальчишки.
Мне нужен связной Джабала или сам работорговец. Свяжись с Нико, пусть доложит обстановку: если ведьму нужно проучить, я сам займусь этим. И следи за каждым шагом этих пучеглазых людишек с кораблей — я все еще не уверен в том, что они столь безобидны, как кажутся.
Дав Криту достаточно пищи для размышлений, чтобы отвлечь его от сплетен о неприятностях бога Вашанки — а, значит, и о своих собственных — он собрался уходить. «К концу недели мне хотелось бы иметь первые результаты». Когда Темпус удалялся по проходу между столами, офицер саркастически поднял вслед ему свою чашу.
Перед дверью радостно гарцевал его тресский жеребец. Он погладил его по дымчато-серой шее и почувствовал выступивший на ней пот. Дня стояли знойные — ранняя жара, столь же нежелательная, как недавнее позднее похолодание, побившее озимые за неделю до сбора урожая и заморозившее молодые растения, выраженные в надежде на благоприятную осень.
Он взобрался в седло и поехал на юг от зернохранилищ к северной стене Дворца, где всегда было шумно и многолюдно. Ему нужно было поговорить с Принцем Китти-Кэтом, а затем по дороге в казармы совершить объезд Лабиринта.
Но Принц не принимал, и настроение у Темпуса совсем испортилось; сегодня он собирался выступить против молодого щеголя с военной прямотой, пренебрегая этикетом, ибо считал себя обязанным раз или два в месяц прочищать юнцу мозги. Но Кадакитис закрылся в конференц-зале с этими белобрысыми пучеглазыми людишками с кораблей, не считая нужным пригласить Темпуса, что, впрочем, уже не было удивительным: с той памятной битвы богов в небе над собранием Гильдии Магов, все пошло наперекосяк, хуже не бывает, и проклятие Темпуса пало на него со всей силой.
Возможно бог и в самом деле умер — голос Вашанки больше не звучал в ушах. Раза два он выходил на разбой — просто, чтобы проверить, не примет ли Властелин Насилия участие в своем любимом развлечении. Но бог не разговаривал с ним мысленно с самого Нового Года, а заклятие, запрещавшее ему любить, порождало страх причинить вред тем, кто любит его, и это заставляло нелюдимого человека еще больше замыкаться в себе; только дочь Фрота Джихан, существо нечеловеческой природы, хотя с виду женщина как женщина, разделяла его досуг.
Этот факт, так же, впрочем, как и все остальное, раздражал пасынков. Они дорожили своим замкнутым братством, куда допускались только пары любовников из Священного Союза и незаурядные наемники-одиночки, которых с помощью агентов Темпуса и золота Китти-Кэта удавалось переманить из разношерстных отрядов, устремлявшихся через Санктуарий на север для поддержки мятежников.
Ему самому не терпелось повоевать, сразиться с конкретным врагом, повести свои когорты на север. Его удерживало лишь обещание всемерно поддерживать юного Принца, которое он дал ранкаяскому правительству, а также этот трижды проклятый флот воинствующих купцов, вошедший в порт для «мирной торговли»; между тем, их суда, нагруженные, якобы, зерном, одеждой и специями, что-то очень глубоко сидели в воде — инстинкт подсказывал ему, что Бурекская фракция Бейсибцез предпримет попытку захвата города.
Впрочем, все это его уже не особенно беспокоило: дела в Санктуарий обстояли слишком плохо, и одному человеку было не под силу что-либо исправить, даже такому, как он, почти бессмертному, полубожествениому воплощению человека. Взять бы Джихан, да отправиться на север, с пасынками, а лучше без них — лежащее на нем проклятие и их докучливая любовь к нему могли погубить их всех. Если бог и вправду ушел, он должен последовать за ним. За границами Санктуария властвуют другие Боги Бури, там поклоняются другим именам. Верховный Властелин Бури (Энлиль), которого боготворил Нико, внял Мольбам Темпуса об очищении его судьбы и сердца — сейчас он желал узнать все о его Месте в жизни, его проклятии, его боге-хранителе. Он ждал только знака.
Однажды давным-давно, когда он путешествовал за границей, как странствующий философ в поисках спокойной жизни в спокойном мире, он понял, что богам все сущее представляется прекрасным, добрым и справедливым, в то время как люди одно считают справедливым, а другое — нет. Если бог умирал или бывал свергнут, хотя вроде ничто не предвещало такого исхода, происшедшее просто принималось как данность. Но и те, и другие рано или поздно приходили к закономерному просветлению: существует нечто, чего не избежать — воля старших богов. Вот почему оставалось только ответить на вопросы и ждать.
Он не сомневался в том, что ответ будет дан в ближайшее время, так же как и в том, что он сумеет его услышать и понять.
По дороге к Лабиринту он размышлял над своим проклятьем, из-за которого никто из живущих не мог любить его, и всякий смертный отвергал его любовь. На небесах же жили двое любящих его, это были призраки, подобные первому Пасынку, Абарсису. Но на небеса путь ему был закрыт: с незапамятных времен плоть его восстанавливалась, что бы с ней ни происходило. Дабы убедиться в том, что это по-прежнему так, прошлой ночью он пошел к реке и перерезал вены на обеих руках. Прежде чем он успел сосчитать до пятидесяти, кровь остановилась, и порезы начали затягиваться. Дар заживления — если это было даром — все еще оставался с ним. То был дар богов, а стало быть некая сила, не доступная смертным, все еще «любила» его.
Непонятная прихоть заставила его остановиться у оружейной лавки, облюбованной наемниками.
Три коня, топтавшиеся у коновязи, были ему знакомы — один из них был скакун Ннко, крупный гнедой, с пятнами ржавого цвета, с большой головой на тонкой шее, вечно замотанной овечьей шерстью для предохранения подгрудка. Конь, столь же наглый, сколь и уродливый, вызывающе зафыркал на тресского скакуна Темпуса, возмущенный тем, что Трес покрыл кобылу Нико.
Он привязал своего коня и вошел внутрь, пробираясь между расставленными арбалетами, дротиками, стальными и деревянными стрелами и мечами.
За прилавком сидела женщина, красивая и вздорная; ее шея сгибалась под тяжестью ожерелья, кожа благоухала. Она знала его, и секунду спустя он учуял едкий запах нервной испарины и защитного мускуса, который женщины выделяют в подобных ситуациях.