– Себя, – промурлыкала женщина, – я – это ты, а ты – это ветер…
– Я ничего не боюсь!
– Тогда целуй. Крепче…
Пляшет льдистая луна, под ногами кружатся звезды, словно снег, угодивший в хрустальный шар. Миклош с Барболкой тоже звезды, вмороженные в стекло. Барболка смеется, на шее у нее синяя звезда, за плечами – крылья. Пол, потолок, свечи – все исчезает, остается только полет сквозь пронизанный ветром сон. Утром он очнется в чужом доме, утром все кончится, рассыплется пеплом, холодным, серым, горьким…
– Забудь! Забудь про утро, и оно не наступит.
– Барболка!
Треск рвущегося шелка, ковер под ногами, белый жемчуг, грудной женский смех. Он ее хотел, и она здесь, с ним. Она пришла к нему, как приходили другие. Отец, Аполка, слепой Пал, что им с Барболкой до них?! Они созданы друг для друга, они принадлежат друг другу, их ничто не разлучит – ни утро, ни закон, ни Закат…
– Миклош… Закатные кошки, да что с тобой такое! Миклош!..
Янчи? Откуда он взялся и почему так муторно?
– Миклош! Полдень уже.
Мекчеи попробовал поднять голову, одновременно тяжелую и пустую. Надо же было так напиться, хотя… хотя он же вчера не пил!
– Ты не заболел, часом?
– Сам не знаю. Дай руку.
Миклош не столько встал, сколько позволил себя поднять. На полу валялась смятая одежда, засов на двери был отодвинут, окно настежь распахнуто, внизу смеялись и звенели железом воины, у них явно ничего не болело, и они собирались в Вешани. Сын Матяша сцепил зубы, поднялся на ноги и остался жив.
– Янчи, у тебя фляжка далеко?
– Смеешься?
– Почти. Дай хлебнуть, и поехали!
Поехали. Сначала – в Вешани, затем – в Сакаци, иначе он сойдет с ума.
Глава 4
Пала рядом не было, был страх – липкий, вязкий, отвратительный, но Барболка заставила себя войти. Она бывала в этом доме, когда молоденькой пасечнице и во сне не могло привидеться, что быть ей сакацкой господаркой. Тогда хата кузнеца казалась большой и богатой, но главным было не это, а доброта и веселье хозяев, а теперь Дорка и Тамаш потеряли двоих дочек.
Илька пропала ночью. Вечером легла, как положено, а утром – пусто. Как ушла, когда, куда, никто не слыхал – ни отец, ни мать, ни братишка с сестренкой. Все спали как убитые, а у соседей выли собаки и рвались с привязи кони.
– Гица, – хмурый Габор, насилу согласившийся взять господарку с собой, покачал седой головой, – чего тут глядеть?
Чего глядеть? Много чего. Пирошкины погремушки-тыковки, тряпичная кукла в синей юбчонке с красными ягодами, глиняная расписная кошка… Барболка зачем-то подняла с пола кожаный поясок, положила на смятую постель и вышла. У порога все еще валялся околевший кобелек, остренькая черная морда в кровавой пене, лапы свело судорогой. Отравили? Кто? Зачем?!
За воротами скулили и подвывали медвежьи гончаки, не желая заходить во двор. Чаба, молодой выжлятник, подбежал к Габору, губы парня дрожали.
– Не идут, – выдавил Чаба, – ну никак не идут, хоть волоком волоки.
– А на кой волочь? – огрызнулся Габор и оглянулся на Барболку. – Не пойдут они по следу, да и следа никакого нет, срамотища одна! Едем, гица, нечего тут ловить, а ты, Дорка, собирайся и малых прихвати. У матери поживешь, через воду погани ходу нет.
Кузнечиха ничего не сказала, ровно не слышала. Кузнец вынес из дома девочку, передал Чабе, вернулся за мальчиком, укутал плечи жены красным платком, та не заметила. Предоставленные самим себе собаки путались в ногах псарей и жалобно скулили.
– У толстого Денеша куры передохли, – зачем-то сказал Чаба, – кроме рыжих. А петух онемел.
– Упаси Охотнички, – пробормотал Габор, – и гици, как назло, уехал.
– Монахов от Ласло звать надо, – забормотал подоспевший староста.
– А за какими кошками? – перебил помятый, как с перепою, Петё. – Как в Колодцах овцы мерли, так монахи семь раз вокруг обошли, надымили да двенадцать фур с шерстью увезли. А овцы все одно повысдохли.
– Осоки накосить бы, – буркнул дядька Пишта.
– И рябины, она как раз в рыжину пошла.
– Мост на ночь спустить и осокой засыпать, она и обойдет…
Четыре костра, живая вода, открытые двери… Все верно, холодные гости с весны до осени не видят открытых дверей, а сквозь закрытые проходят, будто сквозь дым. И огня они не любят, и бегущей воды, а осока отводит пустые глаза от живой крови.
Кузнец взял жену за руку, та пошла за ним, как слепая… Заступнички дальние, какой же веселой Дорка всегда была, как отплясывала в Золотую Ночку в синей юбке с красными ягодами, той самой, из которой сделала потом куклу дочкам.