– Прежде, чем ты уйдешь, моя дорогая, – сказал Айендар-старший целительнице, взяв ее маленькую руку в свои массивные лапы, – загляни к садовнику. Ему надо знать, одобрите ли вы белые лилии.
– Я не знала, что белые лилии обладают лечебными свойствами, – сказала Крона, надеясь, что маска все-таки поможет ей разгадать, что не так с девушкой.
Если бы ей повезло, она бы прямо здесь вывела целительницу на чистую воду…
Но Мелани промолчала.
– Да дело в другом, – сказал Главный магистрат. – Госпожа Дюпон выходит замуж через две недели, и я предложил ей использовать территорию замка для церемонии.
– Всего через десять дней… – сказала Крона, немного пораженная.
Свадьба в доме, где только что умер член семьи, казалась странной, но иногда такое случалось. Лицо Мелани на мгновение побледнело, как будто она боялась. Не волновалась, нет – именно боялась, что они начнут ее расспрашивать.
Почему? Что пытается скрыть молодая целительница?
– Как вы любезны, монсеньор, – польстил ему Трей.
Это и вправду было большой любезностью. Многие ли аристократы – из тех, кого Крона знала – предложили бы свой дом для праздника представителей класса ремесленников? Нет, немногие.
– Монсеньор очень хорошо относится к моей семье, – сказала Мелани и, сделав третий и последний реверанс, вышла из комнаты.
– Удивительно, что эта девчонка до сих пор не вывернула себе колени, учитывая, сколько раз она так приседает за день, – усмехнулся магистрат, и его густые черно-серые усы подпрыгнули вместе с животом.
Учитывая обстоятельства, он выглядел потрясающе бодрым. Все так, как сказал его скорбящий сын: «Проследить за тем, чтобы все улыбались, никто не дул губки, никто не царапал обувь и не ломал ноготки». Никогда и не перед кем не терять лицо.
В своих ответах Грегор Айендар был очевиден, как витражи в храме. Он отвечал на все вопросы о юбилее с безупречной честностью. Не имело значения, какой вопрос ему задавали – касающийся его семьи, например, о сцене, устроенной его сыном, или более общий.
Намеки на ложь появлялись только тогда, когда они давили на него по поводу его политических устремлений. И даже тогда он ловко уклонялся от прямых ответов, избегая лжи любой ценой.
– Субмаркиз Дэвид и субмаркиза Даниэлла были Айендарами, так что государственная служба – это действительно наше семейное дело.
Сидя в кресле, удобно откинувшись на спинку, он сложил руки на животе.
– Стать Главным магистратом невозможно, если нет амбиций, правда?
После еще нескольких раундов хитрых ответов Крона собралась с духом и решилась спросить про близнецов. Это было необходимо, и, если он разозлится и выкинет их из дома, пусть будет так.
– Ваши внучки были близнецами?
Сразу он не ответил, и тогда она продолжила:
– Возможно, кража тем вечером была политически мотивирована. Кто мог знать?
– Никто кроме наших ближайших родственников не знал, – мрачно ответил он.
И в воздухе тяжело повис еще один невысказанный вопрос: «Откуда вы знаете?» Но ни Крона, ни Трей не ответили.
Про кражу Главный магистрат не смог рассказать ничего нового, поэтому они не стали возражать, когда он встал и вышел из комнаты. Они опросили каждого работника, начав с камердинера, месье Горация Гэтвуда, который постоянно подогревал свое раздражение, без конца поглядывая на карманные часы.
– Жена ждет вас домой к завтраку? – спросил Трей в какой-то момент.
– Боюсь, что жена давно покинула меня, – запальчиво ответил он.
Маска Леру уловила движение глаз – застарелое горе, гнев и полуправду.
– Ох, простите.
– Но да, у меня есть планы на утро.
Он быстро рассказал, где находился и что делал с самого начала юбилея. Регуляторы не увидели причин для его задержания, и он умчался по своим делам.
Горничные – во всяком случае, те, которые уже вполне проснулись, – все выразили горячее возмущение, когда их попросили рассказать, чем занимались их хозяева. Кухонный персонал был гораздо более склонен посплетничать, но мало что знал о том, что произошло.
За служащими пришла очередь жены магистрата, которая весь вечер провела рядом с мужем. Последними допрашивали родителей девочек. Трей и Крона поднялись по широкой лестнице на верхний этаж, чтобы поговорить с скорбящей матерью.
Детскую освещала одинокая свеча. Дети в знатных семьях обычно переезжали в собственные комнаты, как взрослые, когда им исполнялось десять лет – по завершении второй пятилетки – обряд инициации, который бедняжка Абелла уже никогда не пройдет.