– Я много слушал о вас чудесного, капитан! – сказал он восторженно.
– Ну, чего там чудесного! Работаем, как и все.
Офицер лежал на правом боку и скучно смотрел, подперев щеку.
Вот он какой! Это он выкинул свою батарею на голый бугор, сбил батарею противника и разметал насунувшуюся бригаду, доводя до картечи. Это он дерзко вынесся на шоссе, в тылу, нежданным ударом опрокинул и сжег обоз, гнал и громил с двумя подоспевшими эскадронами знаменитый гусарский полк и ветром унесся, расстреляв все снаряды. И еще многое. Так вот он какой, Шеметов!
– Зубы болят… поганство! – сказал Шеметов, почвокивая.
– Теперь отдохнете… – радуясь встрече, даже с нежностью сказал Сушкин.
– Это давно, сниму скоро… – приподнял Шеметов руку в повязке. – Мать хоронить еду.
И вдумчиво посмотрел в глаза. «Вот почему он скучный», – подумал Сушкин.
– У вас мать жива?
– Жива. Моя мама еще не старая. Была больна, как раз к ней и еду.
– Так. А моя старенькая была. Бывают такие тихие старушки… – задумчиво, будто с самим собою, говорил Шеметов. – Ходят в черных косыночках, сухонькие… а лицо маленькое… – и замолчал.
Эта неожиданная задушевность тронула Сушкина. Он все так же на локте смотрел на Шеметова, не зная, что бы такое сказать ему. А сказать хотелось. Он смотрел на его скуластое невеселое лицо с полузакрытыми глазами, и теперь новое чувство поднялось в нем к этому удивительному человеку: стало почему-то за него больно, будто уже знал его жизнь.
– Вы знаете, капитан, как говорят про вашу батарею?
– А что? – безучастно спросил Шеметов.
– «Замертвит шеметовская – все погасит!»
На лице Шеметова было то же.
– Замертвит… – повторил он и усмехнулся. – Да, говорят…
Он неприятно усмехнулся и посмотрел Сушкину прямо в глаза, как будто хотел сказать: «что ж тут особенного?»
– Так, так… – задумчиво-грустно сказал он себе, продолжая смотреть в глаза Сушкину. – Да, теперь у нас будет полная мертвая батарея…
– Мертвая?! – удивился Сушкин.
– Такая подобралась! – сказал Шеметов, а глазами спросил: «Не правда ли, какая странная штука?»
Сушкину стало не по себе от этого напряженного взгляда, беспокойно как-то. Он опустил глаза.
– Да, все товарищи мои с крепом… в душе. Не странно ли?
– Правда, странно, – согласился под его взглядом Сушкин и теперь понял, что его поразило в лице Шеметова: очень высокий лоб и заглядывающие в душу глаза, в холодном блеске. Подумалось: «За этим-то лбом и глазами таится весь он, странный и дерзкий, которому удавалось то, что должно бы губить всех других».
– Как будто и р-роковое что-то? – все так же пытливо всматриваясь, спросил Шеметов. – Вы как… не мистик?
И усмехнулся.
– Нисколько. Напротив, я был бы счастлив служить у вас…
– Если не любите блиндажей, милости просим… – шутливо сказал Шеметов.
Сушкин вспыхнул и ничего не сказал. Только подумал, – какой странный этот Шеметов.
– Да… моя батарейка… правда, мертвит. Немцы нас хорошо знают, мы у них на учете. У меня есть наводчики, вот-с… с точностью инструмента могут, по ширине пальца… – поставил Шеметов перед глазами ладонь на ребро. – Мертвит батарейка… Зато и своих мертвит! У четверых моих офицеров за войну померли близкие, а трое сами подобрались к комплекту. Странно, не правда ли? А ведь, пожалуй, и хорошо, в трауре-то? Разве война так уж необходимо радостное?..
Сушкин ничего не сказал. В словах Шеметова ему показалось значительное, и он опять подумал: «Но какой он странный!» И совсем смутился, когда Шеметов спросил, пытая взглядом:
– Вы что подумали… не совсем я… того?
Губы Шеметова насмешливо искривились, и в тоне было затаенно-насмешливое, словно он говорил: «А как я вас знаю-то хорошо, подпоручик Сушкин!»
– Нет, я этого не подумал… но мне действительно показалось странным…
– Ну, вроде того. Видите, сколько странного! – с той же усмешкой продолжал Шеметов. – Вы подумали, а я уж знаю… А может быть, и вы что-нибудь угадали… Жизнь умеет писать на лицах.
«Я не ошибся, – подумал Сушкин, – у него было много тяжелого: написала на лице жизнь».
– Видите, дорогой, как много странного! – продолжал Шеметов. – Только в математике ничего странного не бывает. Ну, так при чем же тут математика?
– При чем математика… – не понял Сушкин.
Холодно посмеиваясь глазами, Шеметов сказал:
– Я слышал ваш разговор… – показал он глазами книзу. – Математика математикой, но есть еще очень мало обследованная наука… пси-хо-математика! Не слыхали… Вот этой-то психоматематикой и движется жизнь, и мы с вами живем, хоть иногда и не чуем. А чуять бы не мешало.
– Психоматематика?! – переспросил Сушкин.