Лично А. Ф. Керенскому я не только никогда никаких услуг не оказывал, но и встречался с ним исключительно на больших политических процессах в военном суде, в которых выступал прокурором, а он адвокатом. Требовалось не только сознание пользы дела, но еще и большое мужество, чтобы в мартовские дни 1917-го года военного обвинителя по такому популярному в революционных сферах делу как процесс «Карла» назначить в состав Чрезвычайной следственной Комиссии1, имевшей к тому же задачей расследование действий министров и высших должностных лиц царского правительства.
Вызванный по его распоряжению в комиссию, я был встречен ее председателем адвокатом Муравьевым2 с некоторым недоумением. «Комиссия, — сказал он мне, — предполагает расследовать только гражданские дела. Военные преступления ее не интересуют. Но так как Керенский нашел необходимым включить в ее состав военного юриста, то я и предлагаю Вам принять в свое ведение все дела о генералах». Таких дел в то время в комиссии было только одно — о кавалерийском генерале фон Ренненкампфе3.
Фамилия генерала фон Ренненкампфа стало известной русскому обществу со времени боксерского движения в Китае4, когда с несколькими эскадронами он брал целые китайские города. Во время Японской войны боевая деятельность Ренненкампфа ничем отмечена не была, и начавшееся после этой войны быстрое повышение его по службе обуславливалось не ею, а успешным подавлением сибирской революции в 1905 году.
Отправляясь в начале Великой войны в восточную Пруссию в качестве командующего армией, Ренненкампф напомнил о себе прогремевшей на всю Россию публичной клятвой — дать отсечь себе руку, если он не возьмет Берлин.
Клятвы этой он не сдержал ни в отношении Берлина, ни в отношении руки.
С немцами Ренненкампф воевал так позорно, что в первые же месяцы войны он был отстранен от командования армией. Неотрубленную руку использовал в направлении, которое привело к возникновению против него обвинений в вывозе из восточной Пруссии принадлежавшего неприятельским подданным имущества и в скупке со спекулятивной целью земель немецких колонистов в Крыму.
Оба эти обвинения сами по себе никакого интереса не представляют, но общественные нравы, при которых неотрубленная рука Ренненкампфа могла найти себе достойное для себя применение, — неинтересными быть не могут. Они покажут читателю, что внешние формы и внутреннее содержание народных революций создаются не кучкой интриганов, а точнейшим образом соответствуют понятиям, традициям и быту общества, вырабатываемым всем его историческим прошлым.
Не потому в конце 1917 года начались в России захват земли и чужой собственности, что Ленин выкинул свой знаменитый лозунг «грабь награбленное», а наоборот, он вынужден был выкинуть этот лозунг оттого, что он наилучшим образом совпадал с глубоко внедрившимся в массах взглядом на чужую собственность и на отношение к ней.
Живший в семнадцатом веке историк царя Алексея5 — Котошихин6 пишет: «Русские люди никаких наказаний не страшатся и руки свои ко взятию скоро припущают».
Этот общественный недуг и создал у нас данные о порядках и общественных условиях, еще задолго до Ленина допускавших руки «ко взятию», я заимствую из приложенных к делу Ренненкампфа книги профессора Петровской сельскохозяйственной академии К. Линдемана: «Законы 2-го февраля и 13 декабря 1915-го года» и статьи профессора В. Мякотина, эту книгу комментирующую7.
За четыре года до войны в эпоху самого буйного рассвета воинствующего национализма, Столыпин внес в Государственную Думу закон об ограничении немецких колонистов в правах владения и пользования принадлежащими им землями. Закон этот, не принятый Думою в 1910-м году, два года спустя был внесен вторично, но и тогда правительство вынуждено было взять его обратно.
2-го февраля 1915-го года, т. е. полгода спустя после возникновения войны, Совет министров принял закон, устанавливавший 150-верстный приграничный и приморский пояс, в который входили все наши юго-западные губернии, Прибалтийский край, Финляндия, Крым и Закавказье. В пределах этого пояса русские подданные немецкого происхождения должны были в десятимесячный срок ликвидировать свою земельную собственность с тем, чтобы в случае неисполнения этого требования, земли их продавались с аукциона. Закон этот распространялся только на крестьян и таких лиц, которые «по быту своему от крестьян не отличаются». От действия его освобождались: дворяне и купцы, лица немецкого происхождения, принявшие православие, и те семьи, один из членов которых участвовал в войне в звании офицера или добровольца.