«Вот она, стихия, окружающая тебя, — говорил я себе. — То спокойная, размеренная, то грозная и клокочущая. И ты — капля в этом океане жизни общества! Без такой капли океан не оскудеет, но сама капля высохнет, перестанет существовать, оторванная от него». Так и я, оторванный от полнокровной жизни общества, от любимой работы, от людей, с которыми прошла вся моя жизнь, чувствовал, что высыхаю, теряю былую уверенность в своих силах, отделенный от могучей массы, такой же, как та, что бьется сейчас о камни под скалой, где слиты воедино усилия миллиардов таких же, как я, «капель».
Вокруг меня происходит что-то значительное, непреходяще-важное для всего общества, а я вынужден безучастно наблюдать за всем этим и набираться сил. С каждым днем такое положение вещей становилось все более и более невыносимым для меня. Но врачи были неумолимы в своем решении, и, наверное, они по-своему были правы. Слишком дорогой ценой, слишком большими усилиями им удалось вернуть меня к жизни после всего случившегося. И если бы не их заботы, не стоять бы мне сейчас здесь, на берегу, не смотреть на это небо, не слушать шепот волн о прибрежный песок и шелест хвои в сосновых аллеях.
Странно, но я почти ничего не помнил из случившегося со мной. В памяти накрепко засел только короткий полет среди звезд около чужой планеты, ощущение чего-то легкого и прекрасного, а потом… ослепительная вспышка огня затопила все! Провал памяти, долгий, бесконечно мучительный кошмар и, наконец, возвращение сознания, как исцеление угнетенной психики. Теперь, по прошествии стольких месяцев, все это казалось тяжелым сном, и только еще не изглаженные шрамы по всему телу напоминали о напряженной борьбе врачей за мою жизнь.
Я скинул с плеч халат, уже собираясь войти в по-северному холодную воду, как кто-то окликнул меня. Я обернулся. Из-под пушистых ветвей молодого кедровника показалась знакомая худая фигура. Я увидел под нависшими бровями прищуренные глаза, крупный, слегка горбатый нос, скулы, резко очерченные запавшими щеками. На тонких губах играла веселая улыбка. Громов!
Я кинулся к нему.
— Иван Вениаминович! Вот не ожидал вас увидеть здесь!
— Здравствуй, Влад! — Громов, продолжая улыбаться, крепко обнял меня. Отстранился: — Ну-ка, ну-ка! Дай на тебя посмотреть!.. Как себя чувствуешь?
— Все в порядке! — отмахнулся я. — Давно здоров, но врачи еще не разрешают покидать санаторий. Говорят, что выпишут только через три дня… Но как вы оказались здесь? Давно приехали?
— Всего час назад, — охотно ответил Громов, еще больше щурясь на ярком солнце. — А оказался здесь проездом: в Школе ОСО сегодня День выпуска. Ты что же, забыл?
— Ну конечно же! — хлопнул я себя по лбу. — Сегодня же двадцать пятое августа!
— Да, — кивнул Громов. — Когда-то этот день был знаменательным и для вас с Сидом. Давно ли?.. Хотя, давно, действительно давно! Теперь вы совсем другие… или это просто я сильно постарел?
Громов помолчал, затем посмотрел на меня.
— Ты не занят сейчас?
— Шутите? — усмехнулся я. — Все мои занятия здесь сводятся к ничегонеделанью, которое врачи называют восстановительным периодом!
— Я вижу, тебе порядком наскучило здесь? — сощурился Громов. — А где твоя жена?
— Она здесь, со мной. Это единственный человек, который поддерживает меня здесь. Если бы ее не было со мной, не знаю, как бы я вынес это шестимесячное заточение!
— Ну, ты скажешь тоже! — усмехнулся Громов. — Кстати, она не станет беспокоиться, если я увезу тебя на время?
— А что такое? Куда вы хотите меня увезти?
— Я хотел предложить тебе прокатиться немного, на природу. Ты знаешь, здесь замечательная природа! По дороге сюда я приглядел отличное местечко. Не возражаешь? Мой магнитор стоит тут, недалеко. — Громов приподнял рукой ветку с красноватой хвоей, пропуская меня.