Громов положил руку мне на плечо, посмотрел в глаза. Улыбнулся по-детски открыто.
Простившись с Громовым, я вернулся в санаторий. Таня купалась. Был слышен шум воды в душевой.
— Танечка! — позвал я с порога.
Ее лицо, залитое водой, показалось между прозрачными створками дверей душевой.
— Где моя форма? Куда ты ее положила? — спросил я.
— Все вещи лежат там! — Она показала на встроенные шкафы и снова исчезла в душевой.
— Ты купалась в море? — спросил я, когда она вернулась в комнату, легко ступая босыми ногами по мягкому ковру. От ее обнаженного тела исходил приятный легкий аромат каких-то экзотических цветов.
Она молчала, причесываясь перед зеркалом. Только теперь я заметил, какая она бледная. Ее глаза в зеркале смотрели на меня настороженно.
— Зачем к тебе приезжал Громов?
Ее вопрос озадачил меня.
— Он был на дне выпускников Школы ОСО. На обратном пути решил проведать нас, — как можно спокойнее, ответил я.
— Только? — Таня внимательно следила за мной в зеркале.
— Ну конечно, любимая! Разве ты не веришь мне? — Я обнял ее сзади за плечи, чтобы уйти от этих все понимающих серых глаз, поцеловал в шею. Но она высвободилась из моих объятий. Спросила строго:
— Ты говоришь мне правду? — Глаза ее следили за мной так же внимательно. Под ее взглядом у меня слабели ноги.
— Зачем мне тебя обманывать, дорогая? А еще он предложил нам съездить в Город, на Праздник Братства, развлечься и отдохнуть.
— Правда? — обрадовалась Таня. Она сразу успокоилась. — Да, но ведь тебя отпустят из санатория только через три дня! — заволновалась она.
— Ничего страшного, — улыбнулся я. — Думаю, врачи пойдут нам навстречу. Шутка ли, пропустить такое событие! Ты рада, любимая?
Я погладил ее по мокрым волосам и снова обнял. Она прижалась к моей груди, шепнула:
— Влад! Мне так хорошо с тобой! Так хорошо…
Магнитный поезд стремительно и бесшумно скользил над океанским простором, колыхавшим свои воды под полотном Дороги, опиравшейся на грандиозные, стометровые, стальные башни. Спустя два часа мы въехали на векторное кольцо Дороги, протянувшееся вдоль всего Австрало-Азиатского жилого пояса, а еще через час под полотном Дороги поплыли пенящиеся потоки горных рек, глыбы камней, встававших на пути могучих водоворотов, — мы пересекали Центральный сектор пояса, охватывавший обширные территории Южной и Юго-Восточной Азии и всю южную Сибирь, вплоть до Урала.
На востоке полчища исполинских вершин шли рядами, как волны космического прибоя. На юго-запад и юг горы постепенно спускались к цветущим жарким равнинам, где в обрамлении деодаровых рощ росли бесконечные фруктовые сады; плавучие поля, усеянные сочными, трескавшимися на солнце, арбузами и дынями, были обрамлены прозрачными зеленоватыми озерами. Но мы с каждой минутой все дальше удалялись от них.
Вскоре грозные горные пейзажи сменились высокими древними песчаными дюнами, заросшими елями и соснами, а местами могучими кедрами; потянулись лиственничные леса вдоль пойм спокойных величавых рек, несших свои медленные воды среди плодородных полей, уходивших к самому горизонту, на которых неустанно трудились роботы-землепашцы, возделывавшие благодатную землю.
Когда поезд начал пересекать бескрайний фруктовый пояс, сменивший собой сухие бесплодные степи, когда-то простиравшиеся здесь, и за окном вагона потянулись бесконечные, геометрически правильные ряды цитрусовых деревьев, Таня повернулась ко мне. Долго и пристально смотрела на меня. Потом, облокотившись на мягкий боковой выступ окна, спросила:
— Скажи, Влад, хорошо ли живут люди в Сообществе?
Я посмотрел на нее. Всю дорогу она молчала, задумчиво глядя на открывавшиеся за окном вагона пейзажи. Я видел, что она поглощена какими-то своими мыслями, и не мешал ей.
После моего выздоровления она очень сильно изменилась. В ней появилась странная молчаливая покорность, которой раньше я не знал у нее. Она старалась всюду следовать за мной, выполнять малейшие мои желания, опекала меня, как ребенка. Ее внимание доставляло мне несказанную радость, и вместе с тем я чувствовал себя неловко, сознавая, что она с трудом перенесла случившееся со мной и теперь боится его повторения. Отсюда и эта ее покорность, и постоянное желание быть рядом со мной, и готовность ободрить меня приветливой улыбкой, ласковым словом или взглядом. Наверное, она наивно полагала, что тем самым сможет уберечь нас от повторения случившегося. Она была напугана тенью смерти, прошедшей надо мной, и этот страх сломил в ней что-то, заставил смотреть на мир по-иному. Сама она никогда не говорила мне об этом, но я знал, я чувствовал, что все именно так, и без ее слов.