— Эх, батый, малость дочери не дождался, — прошептал он. — Хоть не родная, а любила тебя всей душой.
— Родной человек не обязательно должен быть с тобой кровью связан, — возник из ниоткуда низкий женский голос.
Нахмурившись, Велибор повернулся к бесшумно подошедшей Родославе.
— Тебе надобно колокольчик на шею повесить. Чего пугаешь?
— Не больно-то ты испугался, — заметила богатырша.
— Я как-то спрашивал тебя, да ты не ответила. Отчего имя кровного отца оставила? Ходишь по свету с двумя отчествами.
Рода молча опустилась на бревно, всматриваясь в подготовленное кострище. Заправив за ухо выбившуюся прядь, отвязала от ремня флягу. Живительная влага коснулась пересохших губ; тонкий ручеёк, блеснув, пробежал по подбородку и шее. Смахнув с рубахи прохладные капли, Рода посмотрела на друга, пристально, холодно. Её взгляд редко нёс тепло — в сером дыму выразительных глаз отражались либо созерцание иных миров, либо равнодушие.
— Мой кровный отец не умер да не отрёкся от меня, — заговорила она. — Меня отдали во служение Макоши. Мой удел ведовской. В нём нет места семье, нет места простым радостям. Когда же Род передал меня Перуну, он изменил мой путь. Абатур мог не принимать меня в семью, мог не любить, Аким мог не становиться мне отцом. Все они могли не принимать меня. Могли, да не стали. С иным ремеслом я обрела иную семью, да при том осталась своего рода-племени. Посему по обычаю, по закону я Огнеяровна, а по совести, по сердцу — Акимовна… Коли спросить тебе боле не о чем, то пойдём. Хочу, дабы вы с Рагдаем отца несли, аки самые близкие его ученики.
Кивнув, Велибор молча направился к острогу; худощавая тень вилась возле него — Рода шла следом, не спеша догонять. Её жилистое тело не утратило женской грации, неслышная поступь придавала сходство с диким зверем. Будь она в простом платье, ничто не выдало бы её ремесла, кроме слишком широких для женщины плеч. Сейчас Родослава, безучастно смотря перед собой, пыталась принять произошедшее и предугадать грядущее.
В избе Акима было многолюдно. Каждый хотел в последний раз поклониться великому воеводе, проститься. Протиснувшись в светлицу, Велибор обернулся, но Роды не было рядом. Недовольно поворчав, он подошёл к широкому столу, на котором стояла резная лодка, словно колыбель, скрывающая Акима. Сжав широкий борт, Велибор наклонился к учителю, коснулся могучей холодной руки — на бледное лицо в обрамлении седой бороды и волос падали лучи уходящего солнца, белая рубаха скрывала неподвижную грудь. Выпустив руку Акима, Велибор поднял взор на Рагдая:
— Ну что, понесли?
— Понесли, — еле слышно шепнул Рагдай.
Ещё два дружинника подошли к лодке, помогая поднять её, возложить на плечо. Воины расступились, освобождая путь.
Солнечный свет ослепил глаза, лишь стоило выйти из избы. Голоса дружинников смолкли разом. Потерев веки, Велибор увидел Родославу. Она стояла в полном облачении — чёрные ножны мечей красовались на бедре, кольчуга доходила до колен. В руках богатырша держала отцовский щит с лежащими на нём мечом и шлемом. Не проронив ни слова, Рода направилась к поляне. Дружинники серебристым озерцом последовали за дочерью воеводы, с каждым шагом приближаясь к кострищу.
— Олех, отчего я не слышу весёлых песен? — пробормотал Рагдай, буравя взглядом спину Велибора.
Молодой мужчина непонимающе посмотрел на старшего дружинника, помявшись, возразил:
— Да как же, Рагдай?
— Ой, да почто ты меня губишь, — неожиданно для всех запела Рода, — в очей омуте топя? Не прогонишь да не приголубишь, извела меня ты, извела…
— Пред тобой, главу склоняя, на заре предстану я, — подхватил Рагдай. — В твою власть сдаюсь смиренно, жизнь моя, душа моя…
Вздохнув, Олех вытащил из-за пояса свирель, подхватил мотив любимой песни воеводы. По его примеру дружинные братья брали в руки гудки и домры, провожая своего наставника так, как он завещал, — без горести, без скорби.
Тяжёлую лодку возложили на кострище, Велибор с Рагдаем подняли кувшины с маслом. Вязкое блестящее масло расползлось по хворосту, застучало по земле. Двигаясь по спирали от кострища к выходу из круга, Акимовы ученики осушили кувшины, встали за спиной Родославы. Музыка смолкла, словно и не начиналась; Рода положила у входа в круг щит, меч и шлем.
— Макошь, Великая Матерь, — заговорила она, отвязав от рукояти меча отцовский пояс. С каждым сказанным словом богатырша проводила пальцем по плетению, повторяя рисунок вязи. — Величайся над мирами, уплетай судьбы людские, храни равенство жизни да смерти. К Тебе, Преславная Матушка, обращаю мольбу свою, отворяю душу. Уплети, Мати, лета отца мого, кои не доходил он по земле Твоей. Уплети во вязь светлую да передай во длани белые Мары Свароговны.