— Иди ко мне, — позвал Ждан, отставляя в сторону опустошённую плошку.
Мальчика не пришлось звать дважды. Даже не спросив согласия матушки, он со всех ног бросился к витязю.
— Меч я тебе опосле выстругаю, — утерев предплечьем смоляные усы, пообещал Ждан, — давай покамест на палках.
— Давай, — мальчишка был согласен на что угодно, лишь бы получить урок от настоящего витязя.
Томила не узнавала сыновей, беззаботное детство вновь возвращалось к ним. В кругу дружинников, в холодном сыром лесу Катая, но радостное и полное надежд. Казалось, этого не будет никогда. Потеряв всё, Томила поклялась Богам жить ради сыновей, сделать всё возможное для их свободы. Неужели этот путь оказался столь прост? Где-то глубоко в сердце ворочалась тревога, словно ожидая очередного удара. Запуганным зверем женщина озиралась по сторонам, вздрагивала ночами от каждого шороха, готовая в любой момент схватить детей и броситься прочь, оставив и освобождённых земляков, и дружину. Главное — выжить, главное — спасти сыновей…
— Ладно, довольно, отдохни… — приятный голос вырвал женщину из раздумий. Сжав края плаща, который со своего плеча отдала Умила, она резко повернулась к старшему сыну — Ивар ободряюще похлопывал худенькое плечико, пытаясь убедить уставшего ребёнка в необходимости отдыха.
— Дядька, я не устал, давай ещё, — стоял на своём мальчик.
— Ну, Радей, — рассмеялся ратник, — усердию твому каждый позавидовать может. Ты посмотри на меня, я уж взмок…
— Где? — прищурился Радей. — Рубаха-то сухая.
— Да вот же, — ткнув пальцем в грудь, возразил Ивар, — загонял ты меня. Отдышаться хоть дай…
— Ну-ну, — пробурчал мальчик, — то водицы капля, облился когда пил… Чем кривить, лучше сразу скажи, что из меня воин не выйдет.
— Тю, — протянул Ивар, — кто ж того знает? Я вот ремесленником был, бочки дубовые делал да утварь всякую. А нагрянула беда в края родимые — так меч в руки взял, в ратники пошёл. Пятое лето уж с демировой дружиной хаживаю, так что ты нос-то не вешай. Пожелаешь воином стать — станешь. А воину знаешь что надобно?
— Что?
— Отдых, — улыбнулся Ивар.
— Я не устал, — вздохнул Радей.
— Так, кто там не устал? — раздался строгий женский голос.
Мальчик обернулся, подпрыгнув на месте, — Умила, сжав лямку налучей, деловито хмурилась.
— Надобно стрелы перебрать, мечи начистить.
— Я мигом, Умила Демировна, — просиял Радей, вприпрыжку следуя за омуженкой.
Томила не успела и ахнуть, как сын уже усаживался на поваленное дерево, теребя в руках тряпицу. Первым ему вручили шлем, но мальчишка не возражал, с улыбкой принялся натирать золочёную вязь. Прерывисто выдохнув, женщина поёжилась, укуталась в тёплый плащ.
— Никак замёрзла? — ухмыльнулся Ивар, усаживаясь рядом.
— Да вроде весна уж, а зябко, — ответила Томила, по привычке потянувшись к каштановым косам, собранным на затылке в узел. Она никак не могла привыкнуть к отсутствию платка. Греки велели снять его, дабы явить покупателю все достоинства «товара». У омуженок платков тоже не нашлось, ибо ничего, кроме шлема, не носили. А при статусе матери ходить с непокрытой головой было не по себе, но что поделаешь?
— Ага, привыкла к Кырымской жаре, — кивнул Ивар.
— Ничего, — вздохнула Томила. Помолчав, всё же спросила: — Ладно ты так с чадами управляешься, своих-то сколько?
— Двое, — улыбнулся ратник, — токмо девки. С ними так на мечах не помахаешься. Стрелять обучены, оглоблей огреть сумеют, да не боле.
— Ну, ничего, жена тебе сыновей народит ещё, чай, не старик, — бросила Томила и сразу же пожалела о сказанном. Улыбка исчезла с лица мужчины, брови нахмурились. — Обидела чем? Ты прости.
— Да откуда тебе знать было, — прохрипел Ивар. — Была у меня жена, родила мне сына, да через два дня оба умерли друг за другом… Вот с дочерями теперича один. Ну, как один, родители мои растят их, а я по походам… Понимаешь, бочками да ушатами много добра не нажить, иное дело — ладьи торговые сопроводить али вот так, какому императору дружиной наняться.
— Отчего не понять? — горько улыбнулась Томила. — Сама кем угодно наняться готова, лишь бы сыновей вырастить. Ты вот к себе позвал — я рада-радёхонька.
Ивар молча смотрел на тонкие черты недавней пленницы — зелёные глаза, лёгкая рыжинка в волосах, родинка над губой. На вид ей было не больше двадцати восьми, ну, может, как и ему самому, — тридцать, но вряд ли. То, что она овдовела, было и так понятно, без расспросов, а вот почему в таком зрелом возрасте у неё было только двое детей — странно.