В сенях скрипнула дверь, звук шагов заставил Малушу повернуться. Баровит вошёл в светлицу, увидав Демира, остановился посреди комнаты.
— Малуша, — сказал он, — поди отдохни.
— Ну что ты, Баровит, — улыбнулась девушка, — я не устала.
Тяжёлый взор охладил пыл труженицы, стёр улыбку с лица. Вытерев о передник руки, девушка в замешательстве взглянула на Демира, но воевода продолжал молчать.
— Пойду узнаю, может, Голубе помощь надобна, — неуверенно пролепетала она, выходя из светлицы.
Убедившись в том, что Малуша ушла, Баровит приблизился к воеводе, опустился на лавку. Демир лукаво улыбнулся ему, скрестил на груди руки.
— Дабы ты вот так скрытничал, причина весомая надобна. Что ж, говори уже, не молчи.
— Отец, — помявшись, начал витязь, — может, ничего из того, что скажу, по сердцу тебе не придётся. Да мне важно твоё благословение. Коли не будет на то воли твоей, поперёк не пойду.
Слова сына отозвались холодом, ползущим по хребту. Сердце учащенно забилось, брови нахмурились, скрывая сотни вспыхнувших дум.
— В том сомнений нет, — умело скрывая волнение, сказал Демир. — Говори, а там посмотрим, что с этим делать.
Говорить с учителем о наболевшем почему-то было проще, чем с Волотом и, уж тем более, с Умилой. Баровит знал, что отец поймет его, примет. Боясь, что кто-то нарушит их единение, витязь поспешил объясниться.
— Первое, о чём сказать хотел…
Демир выжидающе изогнул бровь.
— Ты, наверняка, заметил, что я не так себя вёл в последнее время… не так, аки раньше…
— Заметил, — перебил воевода, ухмыльнувшись. — То молодость, горячесть да мудрости нехватаемость.
— Ты знаешь, с кем та «нехватаемость» связана? — насторожился Баровит.
— Ясное дело, с младой, — всплеснул руками Демир. — По летам уж положено тебе узнать любовь настоящую, а не девкам лыбиться.
— Хм, — витязь пот ёр бороду, подбирая слова. — А что за млада, ведаешь?
— Так откуда ж? — рассмеялся Демир. — Ты-то молчишь, аки рыба. А я, стало быть, на рожон не лезу, выжидаю, когда сам расскажешь.
— То Умила, — на одном дыхании выпалил Баровит.
— Какая Умила? — перестав улыбаться, нахмурился глава семьи.
— Наша… та, что твоя дочь.
— Эвона как… вот уж уплела Макошь, ничего не скажешь… Я-то думал, у вас любовь братско-сестринская, — Демир пытался осознать услышанное. Осознав, просиял, чем поразил Баровита. — Так ладно всё складывается!
— Неужто? — не ожидая такого поворота событий, проронил витязь.
— Для любого отца дочь — богатство, кое не каждому отдать готов, — заявил воевода, сжав плечо воспитанника. — Коли по совести, то окроме тебя, я бы никого подле неё не принял.
Баровит улыбнулся, облегчённо выдохнул. Идти против воли отца он бы не осмелился, а отказаться от Умилы не мог, как уже сам выяснил. Не зная, как будут развиваться их непростые отношения, витязь получил надежду. Надежду на счастье. Душа ликовала. Ликовала до тех пор, пока воевода не спросил:
— Коли Умила — первое, о чём ты хотел сказать, то что же второе?
Баровит отвёл взор, не найдя сил смотреть в глаза учителю. Если разговор об Умиле был продиктован сердцем, то мысли о его кровной семье настолько противоречиво сплелись в сознании, что найти слова оказалось непросто.
— Отец, — шепнул Баровит и умолк.
Холод вернулся, вновь пробежал по спине воеводы. Где-то в глубине души Демир понимал, что это время настанет. Время возвращения Баровита к своим корням… как и говорила Аделя перед уходом в Навь.
— Хочешь вернуться к родителям, — утвердительно проговорил Демир.
Вздрогнув, Баровит взглянул на него. Не в силах ответить, попросту кивнул. Воевода заметно помрачнел, молча буравя витязя взглядом. Осознав слова учителя, Зорька поспешил поправить его:
— Навестить… просто навестить.
— Сынок, — обдумав что-то, вкрадчиво заговорил Демир, — твоя тяга к кровным родителям да братьям — чистое, высокое желание. Я не вправе лишать тебя того.
— Ты не опечалишься, коли я останусь у них погостить? — подозрительно проговорил Баровит, всматриваясь в голубые глаза отца.
Воевода вздохнул, отвёл взор. В том трудно было признаться даже себе. Как объяснить ребёнку, ставшему за эти лета родным, весь шквал чувств, сотрясающих душу? Конечно, Демир желал отговорить Баровита, напомнить о чёрствых сердцах его родичей, о причинённой ему боли. Это желание возникало в старом воине каждый раз, когда на пороге оказывалась Дуня. А самое главное заключалось в том, что Демир мог настроить Баровита против родных, легко и бесповоротно. Баровит верил ему, верил всецело, верил и сейчас. Отчего же не воспользоваться этим? Мысленно отругав себя за подобные рассуждения, подавив желание запретить сыну переступать порог «кукушечьего племени», Демир заговорил: