— Угу, — горько ухмыльнулся Баровит, — стало быть, на Дуняше Лихо отыгралось. А я оттого лишь радость знал?
— Зачем ты воротился?! — вновь взорвался Довол.
— Гроздан попросил, — ответил витязь.
— Ты здесь никому не нужен, — заключил дед и принялся за кашу.
Тишина воцарилась в светлице, никто не спешил воспротивиться деду, никто не пытался убедить Баровита в обратном. На душе не было ни обиды, ни удивления, словно витязь знал это и без дедовой прямоты. Вытащив из сумы мешочек с серебром, Баровит положил его на стол перед матерью.
— На курей тебе.
Встав из-за стола, снял с крюка свой плащ и меч, обернувшись, подмигнул близнецам:
— Завтра ко мне в дружинный дом приходите.
Мальчишки улыбнулись, но ничего сказать не решились. Дуня опомнилась, лишь когда дверь сеней захлопнулась.
— Баровит! — закричала она, вскочив из-за стола.
— Полно тебе, дочка, — ласково шепнул Довол, ухватив её за руку.
Дуня резко отдёрнула руку, нависла над отцом.
— Он моё чадо! — закричала она, слёзы покатились по щекам. — Мой сын! Ты своего не гнал, жалел его. Как в озере он утоп, ты горевал не одно лето. А чем мой сын хуже?
Выходя из-за стола, Дуня в спешке опрокинула кувшин с молоком. Белое озерцо расползлось по столу, капли застучали по начищенным половицам.
— Ты позабыл, видно, отец, в чьём доме живёшь, — неожиданно заговорил Азар.
Довол замер, занеся ложку, удивлённо уставился на зятя.
— Ты живёшь в моём доме, посему не тебе решать, кому отсюда уходить, — продолжил Азар. — Боле не потерплю твого самоуправства. Гроздан верно поступил, уболтав Баровита вернуться.
Довол фыркнул в ответ, но говорить ничего не стал. Гневно зыркнув на Гроздана, принялся за ужин.
Прохладный ветер ударил в грудь, бросив в лицо запах навоза. Затянув на поясе ремень с ножнами, Баровит закутался в плащ. Вдали высились грозные стены Камула, маня витязя к себе, зазывая его домой. Едва успев дойти до калитки, Баровит услышал голос матери. Нехотя обернувшись, посмотрел в заплаканное лицо.
— Сынок, будет тебе обижаться на старого дурня, — улыбнулась она, сцепив руки в замок.
— На что мне обижаться? — спокойно ответил витязь. — Со всем этим я уж давно смирился.
— Не надобно так, — пролепетала мать, — воротайся. Он тебя боле не обидит.
— Меня мало кто обидеть способен, — недобро ухмыльнулся Баровит. — Токмо дело не в его словах. Я прожил с вами чуть боле недели, да того хватило, дабы понять, что здесь я чужой. Ты не печалься, сердца мого тоска не мучает, всю боль я ещё в детстве стерпел.
— Баровит! — взвизгнула Дуня, сжав его руку. — Мого сердца пожалей, отцова сердца пожалей! Братья тянутся к тебе, не боятся. Неужто тебе оно не дорого? Поживи ещё с нами, сынок…
— Нет, мать, уж ничего не поправишь.
— Пойдём, покушаешь. Кто ещё тебя так накормит? — рыдала мать, не зная, что ещё ему сказать.
— Меня Умила накормит, — бросил Баровит, отворив калитку.
Мимолётная улыбка не укрылась от заплаканных глаз; придя в бешенство, Дуня резко рванула сына к себе.
— Да что может та омуженка? Да в ней девичьего уж ничего не осталось! Небось уже борода пробилась! Чего доброго сказать можно о девке, коя с сотней мужиков по походам шастает?! О чём отец её думал, дочь родную дружинникам толкая? Куда брат её смотрел? А может, им дела до того нет, может, они ею мужиков в дружину заманивают?
С силой отняв руку, Баровит грозно взглянул на мать.
— Отчего? Отчего ты втаптываешь в грязь всё то, что мне любо? Ты ничего не знаешь, окроме свого скота. Не понимаешь ничего. Говоришь, что я дорог тебе, а сама душу мою ранишь.
Баровит вышел с родительского двора, не оборачиваясь, зашагал к величавой крепости.
Ветер покачивал тяжёлые скатерти, смахивая с плотной ткани капли воды. Старательно расправляя широкие полотна, Умила вслушивалась в шум ветра, словно старалась услышать в нём что-то особенное. Размеренный стук топора вторил биению её сердца — Волот колол дрова, сохраняя полное молчание, не спеша донимать сестру расспросами. Дни тянулись медленно, не принося умиротворения, не оставляя в душе след. Молчан изредка попадал в поле бокового зрения, таская в баню веники и воду. Малуша взялась прибирать терем, а Голуба снова что-то бурно обсуждала с отцом. Одно и то же, каждый день.
В лохани уже не осталось белья, лишь вода покрывала деревянное дно, поблёскивая в свете закатного солнца. Наотмашь вылив воду из лохани, Умила шагнула к дому.