Было уже почти десять вечера, когда, к нескрываемой радости Мэдлин, Ром встала из-за стола, пожелала спокойной ночи и пошла к себе. Слава Богу, хоть в этой угловой комнате спального крыла она никому не помешает, даже если соберется работать до поздней ночи. Ром разделась, накинула рабочий халат, отодвинула занавеску с портрета Кэмерона и некоторое время смотрела на него. Потом, смешав каплю кобальта с белой краской, нанесла еле заметный мазок на горделивый изгиб носа, чтобы увеличить ощущение ослепительно яркого солнца, застывшего в зените над его непокрытой головой.
Ром отступила назад и поразилась: жизненная сила Кэмерона, его притягательная уверенность в себе столь ощутимо исходили от полотна, властно окутывая ее, что пульс вдруг участился, и она поймала себя на том, что подсознательно сопротивляется его чарам. Что же в нем так безраздельно притягивает ее? В ее окружении красивых мужчин хватало, и, несмотря на скромность, она понимала, что при желании покорила бы почти любого. Но им всегда чего-то недоставало — самодостаточности, что ли? У Реджи ее тоже не было. Потому-то он и крутил роман за романом, всегда с женщинами помоложе, будто бы опасался: остановись — и окажется, что ты всего лишь ординарный пожилой вдовец, хоть и с талантом выше среднего.
Не хотела бы она себе такой же судьбы. Ни одному из мужчин не сбить ее с пути, даже Кэмерону. Хотя если начистоту, то приходится признать, с Кэмероном игра довольно опасна. Что-то между ними определенно происходило, какая-то искра проскочила, заставив ее позабыть все на свете, включая даже Джерри. Вот это ловушка! Если Кэмерон обрел власть над ее физическими желаниями, ее мыслями и душой, то не слишком ли опасно это чувство, не любовь ли это?
Ну, нет, разумеется, нет. Он не скрывал, что хочет уложить ее в постель, и чему тут удивляться, жизненный опыт научил ее, что люди его положения считают художников всего лишь игрушкой. Очень многие из ее предшественников проторили дорожку к так называемой свободной любви и стали скандально известны своими похождениями. И хотя сейчас свобода нравов проникла почти во все слои общества, на живописцах — да и вообще на всех представителях творческой профессии — осталось пятно распутства.
Ром в задумчивости нахмурилась, прополоскала кисть в скипидаре и снова закрыла портрет Кэмерона. Один раз она оставила картину незакрытой, и с кровати ей видны были очертания его лица; какая-то сила заставила ее встать и повернуть полотно к стене. Она явно превзошла самое себя: ей удалось мастерски передать красноречивый зов блестящих светло-карих глаз, гордую посадку головы, очертания чувственных губ…
Ром прошла к балкону, чтобы отдернуть тонкие льняные занавески, как вдруг кто-то постучал в стекло. Она испуганно отступила и затаила дыхание. Балконные двери бесшумно раздвинулись, и вошел Кэмерон.
— Что вы здесь делаете? — В ней поднялись гнев, негодование и в то же время какое-то волнующее, почти радостное смятение. Она даже позабыла, что стоит в одном лишь коротком незастегнутом халатике поверх нижнего белья.
— Извините, я не хотел вас напугать, — тихо сказал Кэмерон. От его низкого голоса у нее по спине побежали мурашки. — Я докуривал последнюю сигару — и вдруг смотрю: у вас горит свет. Вот и решил зайти узнать, как продвигается работа.
Ром нервно сглотнула и искоса поглядела на закрытый мольберт с портретом.
— Честно говоря, я не люблю показывать незавершенные картины. Непрофессионалу трудно разобраться в рабочих заготовках.
— Ребята говорят, что вы рисуете какие-то пейзажи. Из них есть уже законченные?
— Кое-какие да. Но еще не в рамах и не отделаны. — Тут она наконец запахнула цветастый халатик, придерживая полы руками.
Кэмерон нетерпеливо зашагал по комнате, по-кошачьи неслышно и упруго, наполняя все вокруг своей энергией; тронул этюдник, банку с кистями, помял в руках один из тюбиков с краской.
— Окажите доверие моему воображению, Ром, — со вздохом сказал он. — Я знаю, что художнику хочется представить картину на суд невежественного обывателя во всем блеске, но ведь это заказ, и я в некоторой степени обязан следить за процессом.
— Я покажу вам портреты, как только сочту их готовыми. Что же касается пейзажей, то они принадлежат мне и не имеют отношения к договору.
Только что он стоял в другом конце комнаты — и вмиг очутился перед ней, да так близко, что тонкий запах его свежевыбритого лица и чистого мужского тела защекотал ей ноздри, отозвавшись в мозгу неистовыми сигналами тревоги.
— Ром, каков же договор? Разве мы его обсуждали? А это касается нашего договора? — Он накрыл широкими ладонями кулачки, сжимавшие полы халатика. Она попятилась. Он расхохотался.
— Послушайте, Кэмерон, вы знаете, что… — Больше она ничего не успела сказать. Он обвил ее руками, притянул к себе и замкнул ее уста поцелуем.
Ладони его словно бы исследовали ее тело, неторопливо, методично, не пытаясь сломить запоздалое сопротивление. Его влажный и сильный рот осторожно, но не ослабляя давления ласкал края ее губ, а руки так же нежно гладили спину через полотняный халатик. Не отдавая себе отчета, она сравнивала его тело со своим: красивые мускулы почти скрадывают высокий рост, колени на уровне ее бедер, таз тоже намного выше, чем у нее, и сам он весь крупнее.
Его руки заскользили вниз по ее спине и обхватили крепкие прохладные ягодицы; у нее
заныло под ложечкой от растущего щемящего напряжения и в то же время по всему телу разлилось сладостное тепло истомы. Он крепко прижал ее к своей твердой, как скала, груди. Только дай он волю своим чувствам — на ее нежном теле живого места не останется. Но пока он держит ее легко и нежно. У нее промелькнула спасительная мысль, что удастся, возможно, выскользнуть. Но когда он стал постепенно углублять поцелуй, было уже слишком поздно.
В поцелуе отдавалось все страстное нетерпение мужского тела, неумолимо нависало оно над ней, плавно покачиваясь в танце вожделения. Наконец он отнял губы и вскинул голову, а она все еще жаждала поцелуев. Он чуть отодвинул ее от себя и, улыбаясь, принялся любоваться спелой прелестью ее фигуры. Его руки скинули с ее плеч легкий халатик и спустили бретельки лифчика. Узкая полоска белого сатина слетела на пол.
Он не трогал ее, просто сузившимися до искристых темных щелочек глазами осматривал — словно ресницами ласкал в ответ на легкую ласку завитков ее волос — ее длинную шею, затем ямочки у ключицы, благоговея перед золотистой бархатной кожей и нежными полушариями бледного золота. Его взгляд задержался на розовых конусах, увенчанных чудесными крохотными коронами. Потом его пытливый взор скользнул дальше, по плоскому животу, запнулся о резинку скромных белых трусиков…
— Кэм… — начала было она, задыхаясь от волнения, но он приложил указательный палец к ее губам и продолжал свой увлекательный путь по линиям ее тела.
— Придется их снять, — пробормотал он, кивнув на белые трусики. — Признаться, контраст весьма соблазнительный: все равно что под дерюгой пилигрима обнаружить голливудскую звезду.
Ром вся сжалась. Ее вдруг насторожил какой-то необычный тон в его голосе. Что в нем — страсть? Ночная расслабленность? Или… неужели просто насмешка?
— Что за игру вы ведете, Кэмерон? А это эротическое созерцание… что за извращение?
Он рассмеялся от души, хотя в смехе его слышались усталость и еще что-то необъяснимое.
— Эротическое созерцание, извращение? Нет, моя радость, просто топографическое исследование, вот и все. Помните, я сказал вам: у нас все лето впереди. Если что, я дам вам время привыкнуть к этой мысли. Ведь так или иначе мы оба знаем, чем дело кончится: или вы окажетесь в моей постели, или я в вашей.
На Ром нахлынула волна гнева и разочарования, она резко отпрянула, схватила с пола халатик и стала торопливо одеваться.
— Но я же вам сказала: вы мне безразличны! Как мне убедить вас в этом?
Кэмерон насмешливо поднял бровь.
— Просто продолжайте в том же духе, моя радость. Я не стану жаловаться. С того самого дня, как вы разделись, устроившись на берегу моего ручья, я искал случая рассмотреть вас поближе. К сожалению, после такого дня, как этот, — не говоря о проигранном споре с невесткой, — я не в лучшей форме. Удовлетворимся пока достигнутым.