Но оно не могло еще быть там. Его нельзя было почувствовать.
И они жили в этом ожидании.
Поль хотел уехать из Араша, когда это случится, отправиться в Париж, чтобы она могла попасть в лучшую клинику, чтобы ее наблюдали лучшие врачи. Все следующие месяцы он без конца думал о ребенке, который появится. Наверняка мальчик.
Симона заразилась его возбуждением, разделяла его мечты. Иногда она уже жалела об их покое для них двоих, уже упрекала, что он забыл ее ради другого. Какую комнату они ему отведут? Как назовут? Как только в голову ему приходила мысль, следовал взрыв радости, за ним долгое молчание, а потом полное отчаяние.
— Нет, нет, не годится. Всех на свете зовут Филиппами. А Патрис звучит претенциозно.
Он нанял бонну по имени Бернадетта, дочку местного фермера, которая с наступлением темноты уходила домой.
Он запрещал Симоне заниматься любой работой, слишком долго ходить, слишком рано вставать. Он нашел новую форму тирании.
— Бедняжка, — говорила она. — Но ведь у нас будет девочка!
— Тогда назовем ее Виржини.
Девочка, мальчик. По большому счету, ему было все равно. Скоро появится живое существо, его существо, которое будет его воплощением, будет ходить, смеяться, зажигать спички, нежное чудо на земле, нежное чудо, посланное людьми и Богом.
А в утро их отъезда, туманное и молчаливое ноябрьское утро, слова, которые они произносили, запирая шале, звучали почти как молитва.
— Как знать, вернемся ли мы? — сказала Симона.
Он обнял ее за плечи, пока шофер такси, которое они вызвали, относил чемоданы в машину.
— Мы вернемся втроем.
— Мне страшно.
— Пойдем, — сказал он. — Мы не бросим наш дом.
— А вдруг мы никогда не вернемся? Вдруг у нас будут другие планы?
— Это будет недолго, — сказал он. — Скоро мы вернемся, и все будет так, мы оставили.
— Мне страшно, — повторила она.
Когда машина отъехала, она прижалась лбом к стеклу, а он, сидя рядом с ней, на мгновенье забыл, почему они уезжают, и почувствовал, что у него сжалось сердце и что все в нем протестует против этого. Их опустевшее шале все уменьшалось на фоне удаляющегося горного склона и стало таким крошечным, что они даже не заметили, как оно исчезло.
— Нам было так хорошо здесь, — сказала Симона.
Она взяла его за руку. Они оба закрыли глаза.
В Париже они сняли апартаменты в отеле «Мадлен». Окна выходили на бульвар, поток машин и прохожих оглушал Поля, и он нервничал. Он взял с собой макеты кораблей, но строить ему не хотелось. Он не отходил от Симоны. Он часто клал руки ей на живот, чтобы почувствовать, как шевелится ребенок. Они читали, слушали музыку. Заказывали обед в номер. Как–то днем сходили в Салон детства, в другой раз — на концерт Луи Армстронга в зале «Плейель», раз или два в кино, но Симона не любила развлечения. Под предлогом дождя или холода она оставалась в своем коконе. По правде говоря, она стеснялась.
Он улыбнулся, когда она осмелилась признаться ему в этом. Он–то хотел бы продемонстрировать всем прохожим, что его жена беременна, гулять с ней рука об руку со спокойной уверенностью сильного. Но она соглашалась выйти только для похода к врачу, да и сами врачи ее смущали, она с трудом переносила эти визиты.
В середине декабря ей сказали, что все случится очень скоро, и что оба — и она, и ребенок — в полном порядке. В этот вечер она согласилась пойти в ресторан, показаться на людях, и даже пригубила шампанское, которое привело их в приподнятое состояние духа. В зале висели огромные люстры, и Поль заметил, что они отражаются в ее глазах.
Ночью она ворочалась в кровати. Он включал лампу, целовал Симону, но она даже не просыпалась. Он долго смотрел на нее и, если потом не
мог заснуть, гасил свет и лежал в темноте, не двигаясь, с открытыми глазами.
За неделю до Рождества он отвез ее в клинику на такси. Он оставался возле нее до вечера, от волнения грыз ногти. Потом с наступлением ночи, когда не мог больше слышать ее первые стоны, вышел пройтись.
Он ходил по улицам, украшенным к празднику, проглотил сэндвич в каком–то кафе, посмотрел фильм, в котором ничего не понял.
Около полуночи в клинике перед дверью палаты его ждал врач. Поль не успел еще раскрыть рта, как тот стал его успокаивать:
— Все в порядке. Вы скоро сможете ее увидеть, но пока пусть она отдохнет.
— Ей было очень больно?
— Да нет, — сказал врач. — Все прошло очень хорошо.
— А он?..
— Он? Нет, это девочка…
— Девочка? — сказал Поль.