Душа Евы сморщилась от отвращения горящей похоти в глазах этого полу животного получеловека, однако внешне она ничем не выказала отвращения к такой типичной бестактности, и, чтобы чем-то себя занять, начала украдкой рассматривать людей вокруг, но так, чтобы они этого не заметили. Впереди сидели итальянцы: семейная пара с маленьким ребенком. Ева сразу обратила свое внимание на то, какие, должно быть, странные отношения их связывают. Мужчина не выпускал ребенка из рук, а жена не проронила ни слова. Потом к их столику подошел мальчик лет двенадцати, чрезмерно полный для своих лет, и при одном лишь взгляде на него сразу можно было представить, каким он будет впоследствии. Он сказал отцу что-то по-итальянски и взял ребенка на руки, и в этом его движении, которое по-видимому ему часто приходилось проделывать, чувствовалось необычное сочетание нежности старшего и превосходства главного. И наблюдая за этим семейством, Ева со всей ясностью представляла себе их повседневную жизнь, которая была частью этих людей и которые потеряли бы свое назначение, случись им, как тогда, отлучиться от их привычного уклада средней итальянской семьи.
Чуть поодаль сидела немецкая группа. Они со свойственным этой нации мещанским спокойствием и безразличием болтали, не повышая голоса, и лениво потягивали пиво. Потом, не привлекая к себе особого внимания, насколько это было возможно, они также безразлично удалились. Их место заняла вновь прибывшая пара. Мужчина был немолодой: от него веяло солидностью, причиной которой могла служить его борода с проседью и статные размеры, а лицо его казалось почти приторно добрым, хоть губ не трогала улыбка. Он был похож на итальянца. Его спутница была заметно моложе. Она была очень загорелой, и ее бронзовая кожа контрастировала с белыми волосами. Она относилась к тому редкому типу женщин, которые наделены великой силы природной женственности и умеют ей пользоваться. Она очень много курила, но это ничуть не портило женственности ее образа. Тем временем маленькая итальянская девочка, которая незадолго до этого была поручена своему старшему брату, подползла к их столу и была занята тем, что разглядывала яркую обувь светловолосой женщины. Незнакомка посмотрела на ребенка, и в одно мгновение лицо ее расцвело душистой улыбкой, которая, казалось, источала тепло, подобно солнечным лучам, выбелившим ее волосы и насытившим кожу золотящейся бронзой. Эта улыбка завораживала. В ней хотелось купаться, растворяясь, хотелось поймать ее и натянуть на себя. Блондинка (вспомним о великой силе предрассудков) аккуратно наклонилась и взяла ребенка на руки. Ее прозрачно-голубые глаза сияли, и ребенок, видя все это тепло и радость, которые были адресованы ему, не мог не улыбнуться в ответ. Лицо этой женщины, выхваченное Евой из обстановки того итальянского сада, где стройные девушки танцевали на сцене перед посетителями отеля, надолго сохранилось в ее памяти. Она и сейчас, закрыв глаза, со всей ясностью представляет это лицо, эти удивительно теплые и ласковые глаза, эту добрую, сверкающую улыбку. Никогда прежде Ева не видела такого самобытного лица. С этого момента во всех людях, которые ей встречались, независимо от той роли, которую им было суждено сыграть в жизни нашей героини, она искала самобытные лица, самоцельную, неделимую систему, Ding an sich7. Увлеченная этими поисками, она со временем совершенствовала свою наблюдательность и вскоре овладела этим методом настолько, что могла читать лица, словно книги. И научившись этому, поняв причину, делающую такое чтение возможным, она вспомнила фрагмент беседы с одним знакомым – очень талантливым художником.
– Ты должен влюбиться в лицо, которое рисуешь. Иначе это не представляется возможным.
– Оно должно быть красивым? – полушутливо, полусерьезно спросила Ева.
– Вовсе нет. Любовь никак не привязана к внешней красоте. Лицо должно быть одухотворено изнутри.
Тогда Еве еще не было знакома любовь поэтов и художников к природе, а следовательно ко всему живому. И смысл этой незатейливой, но очень содержательной фразы, вбирающей в себя не только принципы портретиста, но и принципы любви, заповеди жизни, Ева постигла только по прошествии лет. Это постижение сопровождалось мучительной болью, которая всегда неотступно преследует озарения, ибо за ними всегда идет осознание своих заблуждений, что не может не затронуть чувствительного человека. Лицо той женщины было одухотворено изнутри. Она смеялась: тихо, спокойно, одними глазами. В такие моменты лица озаряются каким-то особенным светом, и Еве казалось, что все лучшее, что было в ней, проступило тогда в этих смеющихся глазах.