Наш век, сама царящая атмосфера и люди, которым эта атмосфера подчиняется (мы не будем называть имена), выбрали заранее объекты для восхищения, упустив в своей стратегии главное – запланированное, предвосхищенное, еще хуже – навязанное, не может восхитить, околдовать, нежностью своего очарования прикрыть тебе веки, оно может лишь накормить того, кто хочет есть. Я пишу эти строчки, и перед глазами возникает образ подиума, по которому расхаживают мужчины и женщины-модели. Их лица не просто кукольны, не просты пусты, не просто безлики. Они еще и бесполы. Они лишены сексуальности не как ауры привлекать внимание, притягивать к себе потенциальных партнеров, а как признаков пола, которые простираются далеко за пределы человеческого тела. И это называется красотой. Но если вспомнить о том определении красоты, которое я дал в начале этой главы, как об ощущение очарования, то увы, я должен возразить – это не красота. После показа берут интервью у нескольких моделей. Они говорят достаточно эмоционально (с точки зрения внешнего проявления – блуждания по лицу непомерно большого рта, истинные контуры которого тщательно скрыты под ядовитым цветом помады), восхваляют маэстро (благодаря его по личным причинам, которые тем не менее также как их губы под безликим и общим слоем помады – губы всех интервьюированных горели одним цветом – спрятаны за безликим торжественным высказыванием признания), говорят о его гениальности (будучи в душе столь же благодарными ему за их богемную жизнь, сколь и равнодушными к его нарядам). Однако ни одна из них не может заворожить, приковать к себе очарованных, задыхающихся в своей беззащитности перед прекрасным, взоров. Современная красота – «антипод» той красоты восхищения и очарования, о котором я говорил в начале главы.
Но оставим в стороне этих искусственных и предсказуемых персонажей, и вернемся к главному – к человеку. В контексте обсуждаемой темы, лишь только в моем уме уже в словесном образе стоило появиться слову «антипод» как память тут же преподнесла мне образ одной моей знакомой (к сожалению, после ее эмиграции связь с ней была потеряна, а на мое второе ей письмо на оставленный адрес она ответила многозначительным молчанием), которая, будучи зажатой в тиски навязанных стереотипов красоты, считала себя некрасивой. Она думала, что она – антипод красоты. Ее лицо и фигура и впрямь были не «идеальны» (Я не знаю, что такое «идеал», быть может ты, мой дорогой читатель, сообщишь мне о нем, если тебе что-то станет известно). В них была какая-то неправильность (надеюсь, я могу не заключать каждое употребленное мною с ироническим оттенком слова в кавычки, мне это кажется не только обременительным, но и не нужным). С первого взгляда лицо казалось слишком простым, почти неинтересным, то стоило ей лишь немного воспользоваться своей мимикой, и оно начинало играть. Оно начинало жить. И вдруг, в противоположность первому производимому им впечатлению, оно начинало казаться слишком сложным с бесчисленным множеством тонко уловимых нюансов. Что до ее внешности, особенно до тех вещей, которые ее, по ее собственным словам не устраивали, а иногда просто выводили из себя, – это рыже-каштановые волосы, разметавшиеся бешенными вихрами по плечам, которые она до некоторой поры старалась выпрямить и тем самым укротить, и округлые , плавные линии ее рук. Эти две вещи она ненавидела в себе. Но если волосы ей удавалось распрямить, но все, что она могла сделать со своими округлыми руками – это скрыть их по возможности от пристальных взглядов, готовых, как ей казалось, наброситься на любой доступный им недостаток. Она была эстетом. Более того – она была идеалисткой. И так с неприменимостью и упорством идеалиста и вдохновением эстета она искала совершенства во всем. Но свои непослушные кудри и округлые, слишком женские, руки она считала чем-то, несовместимым с совершенством. Вот тогда-то она и назвала себя «антиподом» совершенства, «антиподом» красоты.
Это определение принесло ей на некоторое время облегчение, ибо «недостатки» свои она пытались исправить и скрыть, так что она могла быть потенциально воспринята как совершенство кем-то другим, кто также отчаянно как и она (но, разумеется, не так придирчиво и скрупулезно) искал недостижимого идеала. Однако очень скоро это начало ей мешать – она чувствовала, что отрекается от самой себя и ее отречение было более глубоким, чем отречение от непослушных вихров и округлых рук.
И вот на отдыхе у моря ей пришлось сделать выбор, который она определила как выбор-отречение, ибо ей казалось, что она может быть естественной, только отрекшись от мечты о совершенстве. К тому же этот выбор все равно был бы сделан обстоятельствами, которые были отнюдь не против нее, – непослушные волосы вились от воды, а округлые руки было просто невозможно скрыть от посторонних взоров, не нося пиджаков и блузок с длинными рукавами. Итак, еще одна наша случайная героиня, вновь стала естественной (почувствовав при этом почти опьяняющее чувство легкости), отрекшись от мечты хотя бы приблизиться к совершенству (как ей продолжало казаться). Но людей очаровывала ее вновь обретенная свобода, заставала врасплох и приятно удивляла ее заразительная естественность. Тело (то самое, с округлыми руками и непослушными волосами) притягивало восхищенные и изумленные взоры, а ее новый друг (она была молода и в летних романах не видела ничего предосудительного, ибо они казались ей красивым прототипом недостижимой при длительных взаимоотношениях любви), очарованно глядя на нее, вылезшую из бассейна, присевшую на край и обнявшую свои ноги своими же округлыми женскими ладонями, восхищенно сказал, что наблюдал за ее плаваньем в бассейне и ее медные волосы чарующе полыхали на загоревшей, бронзового оттенка кожи.