«Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя – грусть», – то же самое я бы сказала вслед Франсуазе о своем одиночестве, которое так близко ее знаменитой французской грусти сквозь бесконечные кутежи и скорость.
Я росла, прогрессировала, но в верном ли направлении? Рост не всегда означает истину. Сколько есть взрослых и внешне умных, что страшнее – состоявшихся людей с научными степенями, которые в духовном плане не стоят ни гроша. Моей компанией были гении прошлого в разных областях, и я никогда не скучала. В дни, когда пейзаж за окном навевал мысли о бренности всего сущего и не спасала даже безбрежная красота моего великого города, я переносилась в безрадостную жизнь и быстрый конец семейства Бронте на вересковых пустошах. Сила воображения – может, величайшего блага человечества – тянула меня вон из скучных комнат, унылых пар и даже из моего собственного тела.
Я ни минуты не скучала без компаний, пиров, даже без маленьких застолий. Я скучала в них. Даже ставшие такими редкими семейные посиделки продолжали все сильнее тяготить меня. Порой мне казалось, что со мной что-то не так. Я продолжала общаться с людьми по накатанной, но все это было не то. Вспыхивали и так же быстро гасли новые лица… И лишь изредка кто-то верный из прошлой жизни писал короткие сообщения.
45
Я долго лежала на кровати не в силах даже встать и заговорить с кем-то. По опыту я знала, что мне станет веселее, меланхолия уступит место апатии, апатия сменится приятием всего, а на следующий день я проснусь как ни в чем ни бывало… Я знала, как развеять скучную грусть, но поленилась для этого даже включить компьютер.
Человек в по-настоящему плохом настроении не хочет из него выходить. Все-таки я отменная лентяйка, не будет мне в жизни счастья! Последний надрывом драла досада на все. Досада, горечь и ежеминутное желание разрыдаться. Жизнь снова начала казаться беспросветной, затасканно – запакованной, как ненавистной мне осенью, грязной, сырой и серой осенью. Маска сознания искажалась краской судеб, принимала уродливые очертания беспросветности, упадка. Обычно я выдумала себе трагедию на пустом месте, расплескивалась в воображаемых конфликтах и крушениях, мнила себя героиней множества фильмов, про себя придумывала остроумные реплики и эффектные ходы… Но вот произошла настоящая драма, первая в моей жизни. И я упивалась ей.
Моя любовь останется выдержанным, сцеженным, очищенным, лишенным мелочности проявлением, которым страдают отзывчивые люди.
Мне хотелось разорваться и выплеснуть на бумагу поток, бомбежку мыслей-красок. Подушки его запаха, слепившиеся от непостижимости и сладости происходящего чувства… Его уступающая улыбка эхом отдавалась глубоко в животе. «Человек, заточенный под красоту, везде ее увидит», – однажды сказал Илья обо мне. Он говорил много удивительных вещей, настолько точных и близких очертаниям моим еще не сформированным мыслей, что я приходила в восторг.
Он теперь был в затылке всех рослых мужчин на одной асфальтовой дорожке со мной. Даже случайности часто закономерны в видимой хаотичности. Они рождаются в голове, но придать им огранку непросто.
Сознание того, что я никчемная бездарность, ничего не добьюсь и всю жизнь буду на вторых ролях, подняло меня на ноги. Уныло оглядев себя в телефоне, я решила, что для депрессии (почему вообще этим сложным медицинским термином кличут все от плохого настроения до обыкновенного раскисания из-за неудач?) выгляжу неплохо. Никаких прыщей, челка довольно приличная, ресницы успели восстановиться благодаря бальзаму, которым я пользовалась… Хорошо, что я не такая уж страшная, можно подвести глаза и спокойно выйти на улицу, никто не шарахнется. Да и подростковую неуверенность я оставила позади. В моем стареньком поцарапанном вдоль и поперек плейере, выпрыгивающем под машины при извлечении из кармана, заурчала Эми Вайнхаус, и я преисполнилась кристального чувства наития. Она вытягивала, хватала меня своим вокалом.
Как это неизменно тяжело, дико… Сердце воет, бродит, и так хочется склеить все, вернуть назад… Эта боль в груди, необратимость, желание сбежать, вырвать, остановить происходящее. Набрать тысячи раз виденный номер и просто сказать: «Прости, вернись…» Или написать огромную пышущую обидой и молчаливым криком смс, а потом поплакать слезами очищения и перспектив, зная, что все утряслось…
Но теперь я не могла сделать это самое простое, не могла гипнотизировать телефон и поминутно вздрагивать от малейшего шороха. Я сама перечеркнула это в порыве благородства. Это было потакание моему страху вести обычную размеренную жизнь моего поколения – жизнь в интернете и бесплодном повторении судеб родителей.