На лестнице я замешкалась. Все же такая музыка требует чего-то большего, чем зауженные джинсы и рубаха, безответно влюбленная в утюг. Пришлось проскакать к антресолям, предварительно сняв один кед, и нащупать на запыленной полке (почаще, конечно, надо делать уборку, там же клещи и прочая муть) старую дедушкину шляпу. Выглядела она неплохо, и я решила попробовать. В конце концов мне было плевать. Не то, что в школе – упаси боже появиться в одежде, которая кому-то показалась не стильной… Тамошнее население, выращенное надменными, но при этом небогатыми родителями, а то и обыкновенным быдлом, активно реагировало на любые проявления индивидуальности и ясно давало понять не угодившему, какое оно ничтожество. Я с содроганием и омерзением вспоминала школу – конвейер сталкивающихся лбами неудачников.
Шляпа, кеды, Эми, вечерний Питер… У меня было достаточно причин чувствовать себя стильной и довольной. Вышагивая внутренний ритм, я крутилась в своей молодости, крутилась в не совсем еще остывшей первой любви… Сколько продумала я о ней, а вечер превратил ее в далекий вздох. Это было сродни освобождению, выздоровлению, удаляло из мозга боль и сомнения. Жизнь, моя жизнь, шла вперед. Забавно, героини драмы из меня никогда не получится. Я слишком быстро утешаюсь, даже если чувства настоящие. В конце концов люди – лишь цель, средство… Важнее я сама.
По мере того, как солнце окрашивало стебли травы в золотистую россыпь, а здания, видевшие сердцевину истории России, преображались и блестели неровными глазами окон, мое охлажденное сердце наполнялось успокоением и размягченной любовью. Что все мои волнения по сравнению со счастьем жить, созерцать этот закат?
Каким бы слогом я не обладала, у меня не получится описать всего восхищения перед этим, ликования при мысли, что жизнь моя, я могу потрогать ее, могу изменить или сделать лучше. Мне всегда казалось странным, как вообще возможно существование, что привело к тому, что я есть, я мыслю и чувствую. Почему я не улитка, не бесплотный дух… Сколько миллиардов случайностей привели к зарождению моей жизни? От подобных мыслей мне всегда становилось не по себе, словно затягивало в трясину сознания. Один мой хороший друг, пути с которым у меня давненько разошлись безболезненно, как-то сказал мне, что это оттого, что путем таких мыслей я касаюсь истины, а она отодвигает меня. Чистейший романтик, но, возможно, со всем своим антиматериализмом он был не так уж неправ…
Друзья как-то разбрелись, рассыпались во времени, отпали. Те, которые остались, с каждым годом представляли все меньший интерес. Рвать с ними было бы погано, я стремилась найти новых, интересных, но притирание с незнакомыми наваливалось невыполнимой тяжестью.
Все меняется, а моя личность быстрее и неуловимее, чем хотелось бы. Может, я и хочу оставаться собой семнадцатилетней, но это невозможно. Невозможно застрять во времени, всю жизнь провести с одними людьми. Время идет вперед, что-то отмирает, но что-то появляется. Не к чему из-за этого впадать в хандру.
Жизнь – река, песок… Не так ли рассуждали восточные философы, апатично взирая на страдания тех, кто не мог понять, что важно на самом деле? Вечная дилемма – бороться с системой, получив поругание при жизни, тайное уважение меньшинства и возможный билет в вечность, или отрешиться от мира, друзей, всего, что стало играть такую огромную роль, когда я лучше научилась понимать мир?
Я плыла по естественно прекрасному в это время года городу, мимо бегунов, колесящих по замкнутой траектории, мимо напыщенных или растрепанных мамаш с детьми, в какой-то сонной неторопливости осмысляя, где я и что со мной. Вдали торчали искусственные деревья крыш – сотворенный человеком пейзаж. Окружающее как-то чудно выливалось в фантасмагорию моего воображения, отображения моих миров. Я была точно пьяна, хоть крепче кофе ничего не пила. Когда-то я читала, что наш мозг сам в нужных ему количествах вырабатывает вещества, содержащиеся в наркотиках.
Сменивший Эми Армстронг елейной патокой заползал в уши. В этом качестве я слышала даже, как он елозит языком по микрофону. Ветер шептал что-то разметанным по плечам податливым, как я сама в тот день, прядям, клеящимся к губам, облитым блеском. Что со мной делает эта игра души? И какие непревзойденные чувства возникают благодаря обыкновенному, если разобраться, влечению к другому человеку, из-за наслаждения музыкой или едой. Гедонисты несправедливо подвергаются слишком суровой критике. Человек рожден, чтобы благодарить жизнь. Чтобы вкушать ее, смакуя.